Ворота распахнулись. От келий и от церкви стекалась встречать настоятеля монастырская братия. Холоп слез с коня, забился под телегу. Оттуда смотрел, как до земли кланяются чернецу в драной рясе, а про себя думал с тоской: «Ну, пропал! Хорошо, если только побьют».

Вдруг под телегу заглянул тот самый чернец. Парубок от испуга стукнулся макушкой о днище воза.

— Вылазь, — с непонятной лаской сказал монах. — Голодный ведь.

Феодосий взял его за руку и отвел в трапезную. Велел молодому послушнику накормить досыта. Парубок открыл в изумлении рот, когда игумен назвал его не рабом, а княжьим слугой.

Дождавшись ухода старого чернеца, парубок спросил послушника:

— Слышь, а чего ему все поклоняются?

— Любят, — ответил неразговорчивый отрок и поставил перед ним мису с кашей, положил хлеб и большую ложку.

— За что?

— За любовь.

— Ты скажи по-человечески, — осерчал холоп и торопливо набил рот кашей.

— Я сказал.

— Ты что, дурак? — проглотив, сказал парубок.

— Да.

— А-а, понятно.

Подумав, он рассказал, что был невежлив с этим… которого любят.

— Не нажалуется он теперь на меня князю?

— Не нажалуется. Еще и кун даст.

— За что? — удивился холоп.

— За то, что потерпел от тебя.

— За это по шее бьют, а не куны дают, — рассмеялся парубок.

Наевшись, он вернулся к телеге, взнуздал накормленного коня и собрался по-тихому убраться восвояси. У ворот его нагнал игумен Феодосий.

— Ступай с миром, чадо. Не тревожься ни о чем. Возьми вот это.

Он вложил в руку холопа несколько резан. Парубок в глубоком изумлении смотрел на серебро. В этот миг ему больше всего хотелось, чтобы чернец выбранил его и надавал по шее.

О киевском волхве, наделавшем переполоху в городе, судачили еще долго. Было отчего — походив дней десять по торжищам, за одну ночь он пропал без всякого следа. В Гончарном яру нашли его суковатую палку и суму с обгрызенным караваем. Мнения у градских людей на этот счет были разнообразные. Одни говорили — ведуна утянула вглубь Мать Сыра Земля, чтоб не разглашал ее тайн. Другие — что волхва утащили бесы. Третьи клялись, будто его спалила без остатка Перунья молния.

Только черниговский воевода и его отроки знали, куда подевался волхв.

…С полюдья дружина попала прямиком на свадебный пир.

Князь Святослав, схоронивший свою Киликию, наложницами пробавлялся недолго. Прознал, что у германского императора есть двоюродная племянница, без всякого толку прозябавшая в монастыре. Прибрать принцессу к рукам оказалось делом нетрудным. Сам Генрих был не прочь покрепче сродниться с русскими князьями. Иметь Русь союзницей — большое дело. Пока что этим благом владел лишь польский Болеслав, непокорный вассал Священной империи. Но всем давно известно — его киевский родич Изяслав слаб, двоедушен, этого князя не любят и не почитают. Брат великого князя Святослав куда более выгоден как сродник.

Янь Вышатич даже в бане не успел попариться. Князь требовал воеводу на пир. Прислал за ним дюжину кметей, наказав не слушать никаких отговорок. Весел был Святослав, желал и верного боярина привлечь к веселью.

Дружина, ходившая в полюдье, давно пировала, когда воевода явился на княж двор. Там было не протолкаться. В ворота лезло за зрелищем простолюдье, нищие с воплями делили брошенные им куски и монеты. Столы, прогибавшиеся под яствами, заполонили весь двор. Холопы бегали с высунутыми языками, едва поспевая подавать и уносить. Кмети оглушительно орали славу и здравицы князю с княгиней, опрокидывали в глотки целые братины меду, похвалялись друг перед дружкой и пучили во хмелю глаза. Всюду шло игранье, плясанье, гуденье.

Отроки, сопровождавшие воеводу, потоптали копытами коней толпу черни, кривым путем между столами довезли боярина до хором. В пировальной палате ему самому пришлось расталкивать скоморохов и плясунов, от угорелого задора ничего не видевших вокруг себя. Князь встретил воеводу широкими объятьями, расцеловал, густо обдал хмельным духом. Усадил по левую руку от себя, подвинув боярина Твердилу Славятича. По правую сидела молодая жена в красной с золотом парче, с опущенными долу глазами. Дальше — младшие сыновья князя Роман, Давыд и Олег.

Янь Вышатич с любопытством обозрел немецкую принцессу. Под высоким золотым очельем поверх убруса и длинными височными подвесками с жемчугом лица было почти не разглядеть. Воевода отметил лишь прямой нос и пухлые щеки, тонкие запястья в хрустальных браслетах.

— Красна девка! — похвастал Святослав, перекрикивая скоморохов. — Росла в монастыре, оттого дичится. С трудом облачили ее как положено. А то не хотела на себя золото надевать. Ода! — повернулся он к жене. — Покажи всем, как ты весела.