— Семнадцать исполнилось.

— Я живу на Руси втрое дольше, а ответа на твой вопрос не знаю.

Никон снова обратился к Илариону:

— Отпусти, брат, отрока со мной до кельи, поможет донести пергамен.

Несда вновь упал на колени и приложился лбом о половицу.

— Ну что опять? — уже недовольно воскликнул Никон.

Послушник поднялся и объяснил:

— Ростовский и Суздальский епископ Леонтий велел передавать тебе, отче, поклон от него.

Оба монаха переглянулись, а затем сурово воззрились на послушника.

— Как дерзаешь глумиться над памятью святителя, мученически убиенного? — вопросил Никон. — Леонтий три года как лежит в могиле, о том были верные известия из Ростова.

— Я не глумлюсь, — вытаращился Несда. — То правда. Той зимой я был в Ростовской земле с черниговской дружиной. Заплутал в лесу… Батька Леонтий меня вывел.

— Во плоти? — хором спросили чернецы, снова поглядевшись друг на друга.

Несда повесил голову.

— Он сказал, что рад своему убиению.

Книжню заполнила чуткая тишина, от которой проснулся кот. Полосатый мышелов оттянул зад, поцарапал передним лапами пол, косо посмотрел на людей и пошел добывать ужин.

Глядя на кота, поднялся и Никон.

— Ну, бери пергамен и гряди за мной, юнош. Донесешь ли?

— Невелика тяжесть, отче. — Несда накинул свиту и взвалил на плечо сложенную пополам стопу листов. — Вот была тяжесть, когда меня воевода с мешком, полным репы, гонял по двору до седьмого пота!

— Для чего он сие делал? — спросил книжник, спускаясь по лестнице.

— К монашьей рясе готовил.

— Умен воевода, — пророкотал Никон, — не поспоришь.

— Отче! — воззвал к нему Несда, выйдя на крыльцо под ветер. — Дашь ли заглянуть в твой летописец?

Никон, не оглядываясь, отвечал:

— Поспешай медленно, отрок. Не то ткнешься носом в землю.

Воздвиг дьявол распрю в братьях Ярославичах.

Всю зиму Святослав списывался с Всеволодом и гонял гонцов — разъяснял, увещевал, гневался, соблазнял и улещал. Изяслав-де замыслил с помощью Всеслава прогнать из Новгорода Глеба, а из Владимира на Волыни — молодого Мономаха да поделить те земли пополам с полоцким оборотнем. А там и к Ростову с Муромом приглядываться станет — лиха беда начало.

Своего добился: к весне благонравный младший князь почел за лучшее послушаться черниговского и собрал дружину. Переяславская рать подошла к Выдубичам и встала здесь станом, едва лишь начал сходить снег. Святослав к тому же времени ополчил своих дружинников и повел на Киев.

Из княжих мужей один Душило остался в Чернигове. Когда у прочих холопы точили мечи и начищали брони, храбр своих рабов не утруждал. Заявившись к князю, сказал:

— Я на Киев не пойду.

— Что так, Душилец? — сморгнув, расплылся в недоуменной улыбке Святослав. — Или золотом тебе не плачено за службу? Или на меня какую обиду держишь? Либо на бояр моих?

— И золото плачено, и обид нет, за что благодарствую тебе, князь. — Душило склонил вперед могучее туловище. — Изяслав же Ярославич хотя и не так щедр был, и обидел меня, прогнав, но я на него зла не держу и лихом не поминаю. И что тебе, князь, делить с братом, не знаю.

— Как это не знаешь! — хотел было разгневаться Святослав, но, видно, передумал. Приблизился к Душилу, обошел храбра кругом, заглянул ему в очи. — Не знаешь? — И грустно подытожил: — Не знаешь.

Князь сел в точеное кресло.

— Ну не силком же тебя тащить, — развел руками. — Ступай себе… Только намотай на ус! — крикнул он, вытянув шею. — Ты у меня больше не служишь!.. Распустились тут… Хочу, не хочу, пойду, не пойду…

И долго еще после ухода Душила в хоромах и во дворе слышно было сердитое брюзжанье князя.

…Немногого не дойдя до Киева, Святослав оставил под Вышгородом половину войска и с ней воеводу. Янь Вышатич также не выказывал восторгов от недоброй затеи, однако покорился князю и особенно мрачен стал, узрев грамоту со злодейскими умыслами Изяслава.

С другой половиной войска черниговский князь обошел стороной Киев и водворился в Берестовом, выгнав оттуда киевских кметей. Туда к нему прискакал Всеволод, пока что без дружины. Тут же снарядили к старшему брату гонца с коротким и беспощадным требованием.