— А дуб ваш?

— Дуб наш.

— Колдун либо волхв в селе есть?

— Нету.

— Ну так благодарите своих деревянных богов, что покон русский за волхвование не судит, а только за смертоубийство. И за то еще благодарите, — подумав, добавил вирник, — что зарезаны не княжьи люди. По одеже видать, что не княжьи, а свои собственные. Не то бы полпуда у меня собирали.

Смерды загалдели громче. Вирник, не слушая их, заглянул в вощаницу мятельника и стал вместе с ним высчитывать свою долю от виры — пятую часть. Получалось шестнадцать гривен. Плохо только, что нельзя получить сразу.

Мечник взирал на все с каменным выражением лица, будто его не касалось. Когда смерды чересчур расшумелись, он вынул из резных деревянных ножен меч и положил поперек седла. Стало тише и свободнее вокруг.

Вдруг раздался громкий голос:

— Откуда это видно, что они свои собственные?

Вирник оторвался от расчетов и удивленно оглядел толпу.

— Кто сказал? — спросил он.

Вперед выбрался чернец Григорий.

— Может, они как раз чьи-то собственные?

— Ты откуда взялся, монах?

Вирник хмурил брови и дергал пальцем на шее плоскую широкую гривну с черненым узором, будто она вдруг стала его душить.

— Из монастыря.

— Из намастыря он, — подтвердили смерды.

— И чего тебе надо?

— Я говорю, может, убитые — холопы.

— И чего? — вирник нехорошо усмехался.

— За убийство раба виры не положено. Только владельцу платится его цена — пять гривен.

— И откуда ты такой настырный выискался?

— Из монастыря, — снова объяснил чернец. — Одежда на убитых самая простая, а возле одного из тел я нашел вот это.

Монах протянул ладонь, на которой лежала свинцовая подвесная печать с отверстием для шнура.

— Ну и что? — вирник не притронулся к предмету.

— На ней оттиск с именем митрополита Георгия. Это митрополичья печать.

— Значит убитые — люди митрополита, — с угрозой произнес вирник. — Все слышали? — обратился он к смердам, внимательно слушавшим весь разговор. — Этот монах говорит, что нужно назначить двойную виру, по восемьдесят гривен за голову. Я с ним согласен. Значит, полпуда серебра на три лета. Запиши, — кивнул он мятельнику.

Смерды заволновались. К монаху угрожающе потянулись руки, схватили, стали рвать рясу и длинные волосы. Кругом кричали.

Мечник без слов раздвинул конем шумящую толпу и мечом плашмя ударил по затылку кого-то из смердов.

Григория бросили, шарахнулись в стороны.

— За монаха тоже хотите платить? — спросил вирник селян.

— Как же, хотим… Нашел дураков, — злобно отнекивались в толпе.

Чернец меж тем поднялся, стряхнул грязь и сердито продолжил:

— Я вовсе не говорил про двойную виру. Я говорил, что в селе ни у кого нет иного оружия, кроме рогатин, топоров и охотничьих луков. Ну еще ножей. А те, что лежат у свящ… тьфу, прости, Господи, — монах перекрестился, — их зарубили мечом. Раны глубокие и резаные. Назначать дикую виру нельзя. Поселяне не имеют к тому никакого отношения.

— Тут я решаю, имеют или не имеют. — Вирник начинал злиться. — Ладно, — бросил он мятельнику, — сотри про двойную виру… Сказал же: найдут головника, виру долой. Чего неясно?.. Ну все, расходись! — крикнул.

Княжьи отроки поворотили коней, поскакали на постой. Смерды не двигались с места. Дикая вира была истинным бедствием, хуже недорода. В голодный год можно хоть кору с деревьев глодать. А где столько серебра взять?

— Слышишь, чернец, как там тебя, — обратился к Григорию посельский тиун, — а может, ты головника сыщешь? Все равно тебе день-деньской делать нечего.

— Хорошо, — без раздумий ответил Григорий. — Я найду.

Поведав все то игумену монастыря, он признался:

— Теперь не ведаю, что мне делать, отче. Как исполнить обещанное?

— Умел обещать, сумей и исполнить, — строго сказал Феодосий. — Помни: за каждое свое слово на суде перед Богом ответим.

— Помоги, отче! — взмолился молодой монах.

— Трудная задача, — качал головой игумен. — С бесами проще… А тех убиенных схоронили уже?

— Даже не трогали. Так и лежат на месте, смердят зело.

— Плохо. Перенести бы их куда ни то, а лучше в холод, в подклеть. Не то потлеют и зверь лесной подъест, признать будет нельзя.