Дружинники слушали Бояна завороженно. Но им не нужно было уноситься душой в иные края вслед за песельником. Песнотворцы недаром зовутся Велесовыми внуками. Этот бог помогает им проникать в мир, где обитают мертвые, и вызывать оттуда героев своих песен. Князь Кий, Лыбедь и прочие проходили чередой перед слушателями, живые, полнокровные, веселые и горюющие, смелые и колеблющиеся, гордые и смирившиеся, победившие и побежденные. В этот час дружинники Святослава целиком находились во власти Бояна и вызванных им волшебных видений.

Только один не захотел в этот раз поддаваться чарам песельника. Янь Вышатич, севший у входа в шатер, глубоко опустив голову, думал о том, что говорил ему младший князь Ярославич. Да, Руси нужны свои книжники, вроде греческого сириянина Малалы, чтобы помнить в веках подвиги отчей старины. И не только подвиги, но и злодеяния. Не только храбрость, но и трусость. Не одно лишь благородство, но и предательство. Не одно величие земли, но также позор, унижение, страшные грехи и казни от Бога за них. Предания отеческие должны не только удивлять и завораживать, но и вразумлять, отрезвлять, смирять, учить видеть собственное зло и вызывать раскаяние.

Такое сказание само будет подвигом — сытным, сладким плодом книжного ума и чистой души его создателя. Для этого надобен Божий дар. Не помощь Велеса, не чары песельников — совсем иной дар слова, святой Софии, премудрости Божьей, которой сотворен мир. Чтобы в пестроте мимотекущих событий ясно видеть начало и конец, различать время и вечность, зреть гибельность и спасение.

Все это будет, вдруг подумал воевода. В тот момент, под звуки гуслей и волшебного голоса Бояна, он ясно осознал, что срок вещих песельников исходит. Хотя сами они уверены в ином.

Русь перестанет быть вещей, ведовской. Ее тайнами перестанут распоряжаться кудесники. А станет она книжной, и пути-дороги ее будут ведать духовные мужи-книжники.

Янь Вышатич выбрался из княжьего шатра в ночь, в поле, мерцающее, как отражение неба, сотней догоравших огней. Степь дышала покоем. Тот же покой был в сердце черниговского воеводы. Половцы и прочие вражьи силы приходят и уходят. Русь остается. Она всегда будет в тихом ветре, в запахе травяной сырости, во влажных звездах, в мирном ржании коней, в балагурстве не спящих кметей, в молчании невидимых дозорных, в памяти бесед о ее судьбах, в молитвах о ней ее праведников. Русь необъятна, и можно без конца исчислять то, что в ней есть. Но она необъятна потому, что в ней есть и то, чего нельзя перечислить. Русь — это любовь и боль, воедино связанные. Как их объять?

Непростое тесто замесил для Руси Бог.

Янь Вышатич опустился на колени и стал молиться из глубины сердца. Хорошо было в ту светлую ночь воеводе.

Переяславская рать соединилась с киевской и черниговской, как только те подошли к Альте. Быстро подоспело на веслах городовое ополчение Киева — из Днепра в Трубеж, из Трубежа в Альту. Дружины переправились на другой берег, чтобы встретить орду в лоб. Опасались, что куманы могут обойти их, рассеяться по земле неуловимыми стаями, которые вихрем налетают на человечье жилье, грабят и стремительно исчезают с добычей.

Опасения были не напрасны. Орда, обремененная обозами, не хотела драться. Половцы желали мирно промышлять в русских землях: откормить коней зерном, запастись золотом и иным металлом, побаловать жен украшениями и вкусной пищей, ополониться русскими невольниками, которые хорошо ценятся на рынках Кафы, Сурожа и Корсуня. А потом так же мирно убраться восвояси, на зимние кочевья. У половецких ханов не было вражды к русским князьям, владевшим всем этим богатством. Но когда князья сами вышли против них, у ханов не осталось выбора.

Ранним утром в тумане войско строилось в боевой порядок. Конные дружины стали в центре, на крыльях полукругом — ополченцы-пешцы с копьями и щитами. Перед конницей длинной линией снова ополченцы — отборные стрелки. Воеводы командовали каждый своей дружиной. Князья в боевом облачении поднялись на холм у реки — наблюдать. Святослав еще рвался воевать, но старший брат и Янь Вышатич нашли слова, остановившие его. У всех в глубине души засели мрачные предсказания печерского монаха Антония.

— Мертвые сраму не имут, — пробормотал черниговский князь знаменитые слова прадеда, Святослава Игоревича, славного воина, названного песельниками барсом. Он чувствовал некое унижение в том, что им заранее обещан разгром, и в том, что его вынуждают беречься.

В войске же о пророчестве чернеца ничего не знали и готовились умереть, но победить. Многие перед сражением резали себе запястья и мазали кровью щит — кровь священна, она убережет. На мгновение глянувшее светило выбило на вычищенных до блеска шеломах солнечную дробь.

Половцы пошли первыми. Едва в русском стане заметили их движение, резко прозвучали посвистели — знак стрелкам. Пешцы и дружинники поставили стрелы, натянули луки. Половецкая волна приблизилась, они выстрелили. В обратном направлении тоже летел дождь стрел, выпущенных половцами на полном скаку. Степняки превосходные стрелки, от владения луком зависит само их существование. За первым дождем без перерыва последовал второй, за ним третий. Пешцы, те, что не попадали, как скошенная трава, убрались назад, под прикрытие конницы.