Шрифт:
– Ну?
– Ты море лучше всех знаешь. И душу человеческую лучше других знаешь.
– Ну?
– Как бы тебе сказать… А Большую Женщину ты знаешь?
– А как ты думаешь, кто женщину может знать? Хоть одну, даже самую маленькую. Женщину сама женщина-то, в смысле хозяйка, знать до последнего, до конца не может. Потому что женщина – она как устроена? Снаружи орешек, а изнутри море! Понимаешь?
– Да я не в психологию, – у Петра заплетался язык, – не в психотерапевтическом смысле спрашиваю. Я в общем плане, знаешь ли ты ее в общем или не знаешь?
– Я так скажу, в общем. Если женщина любит – она большая, а если нет – маленькая. Когда женщина не любит, ей всегда надо слишком много. А когда любит, она и малым довольствуется.
– А если она над малым смеется? Держит фигу в кармане, а мужчину держит за рыбку в аквариуме? – скосился Петр на Порошкански.
– Женщина так устроена, что когда она чувствует власть над мужчиной, она склонна это использовать. Не успокоится, пока не поистязается всласть. Такова природа власти и человека.
– Выходит, каждый человек может быть большим и маленьким! Какой смысл его по белому свету искать? – философически заметил Порошкански.
– Опять ты о своем! – Петр чуть не ругался матом. – Жиртрест, бля, из Пераста. Мозги морем полощет, а ты ему вторишь. Я говорю не о такой, – он развел руки, – и не о такой, как ты, Эфлисон, а вот… – Петр залез на табуретку и попытался вскарабкаться на стол.
– Тише, тише, – схватил его Порошкански.
– Отстань!
– Ты куда?
– Отстань!
– Ты куда лезешь? Слазий, слазий с меня сейчас же!
Петр – смертельный номер – залез на плечи Порошкански и снова развел руки, показывая величину Большой Женщины.
– А, понял. Ты, наверное, об Артемиде Эфесской. Греческой богине.
– Если она Большая Женщина, то, возможно, и о ней. Хотя сомневаюсь я, что ты меня понял.
– Еще бы она была не большой. Да знаешь ли ты, Петр, что ее храм в Эфесе был в четыре раза больше храма ее тезки из Афин.
– В четыре? – переспросил Порошкански. – Значит, она в четыре раза была больше обычной женщины.
– И считался одним из Семи чудес света.
– Так в четыре или в семь? – недоуменно развел пьяные глаза Порошкански.
– Подожди, подожди, а что еще известно об этой Ээ…?
– Эфесской. Ну, известно, что ее называли Артемидой Полимасте – многогрудой.
– Как многогрудой?
– Где-то даже нашли ее статуэтку с пятнадцатью грудями.
– Но это неправда! – возмутился Петр. – Если ты меня сейчас подстебнуть решил, то не смешно!
– Конечно неправда, – вынес окончательный вердикт Порошкански. – Ишь чего выдумали – пятнадцать грудей у одной! А у моих четырех всего восемь!
– Как можно несравнимое сравнивать?! – не сдавался Эфлисон. – Артемида Эфесская была богиней плодородия. Она все делала, чтобы поля колосились, а овцы плодились.
– Мои жены тоже богини! – в свою очередь не сдавался Порошкански.
– Но она, в отличие от твоих жен, была очень популярной богиней! – уел товарища Эфлисон. – Особенно среди моряков и путешественников, которые ей приносили жертвоприношение печенью. Может быть, потому, что в отличие от Артемиды Пелопонесской, девушки целомудренно стыдливой, Артемида Малазийская была женщиной, якобы обуреваемой страстями, эдакой жрицей любви.
– Нет, – Петр мечтательно почмокал, – она была обуреваемой телесной страстью и похотью. – Петр вспоминал женщину, приходившую к нему во сне. Сопоставлял. Сопоставляя, трезвел.
– К тому же она была этакой банкиршей, потому что ее храм был финансовым центром всего региона. Вот она и накачивала финансовым плодородием все в округе. Кстати, деньги на реконструкцию храма в Эфесе дал Александр Македонский! А твои, Давид, жены-богини являются финансовыми магнатами?
– Нет, – понурив голову, сдался Давид.
– Вот видишь!
Но увидел Петр. Он все еще сидел на плечах Порошкански, когда на другом конце таверны Эфлисона заприметил у ножки восьминогого стола чемоданчик-контейнер с красным крестом. У Петра была фотографическая память на вещи. Где-то такой чемоданчик он уже видел. Подняв глаза выше, Петр понял, где. За столом сидели санитары, которые катили на тележке порезанного Черного Горана. Да, те самые здоровые небритые бугаи-санитары. Но на этот раз они были не в медицинских халатах, а все как один в кожанках с заклепками. Рядом с ними сидел холеный человек с очками «Золотая дужка».