И эта беседа не имела никакого положительного результата. Переговоры о соединении подвигались вперед, но со скрипом, черепашьими темпами, и это, конечно, вызывало новые и новые стычки. В мае 1651 года один из московских информаторов, известный под именем Грека старца Павла, сообщал: «И он гетман в розговоре говорил про Москву и клялся, смотря на образ Спасов: «будет на Москву, не пойду и не разорю пуще Литвы! я де посылаю ото всего сердца своего, а они лицу моему насмехаются!» [183]

Разумеется, если это и говорилось Богданом, то говорилось не серьезно, от горечи бессилия ускорить ход дела. Да и как было не горевать? Силы Украины начали иссякать. Голодающая, обескровленная беспрерывной войной и татарским хищничеством, придавленная тяжким прессом Белоцерковского договора, страна уже была близка к тому состоянию, которое впоследствии получило название «руины». К тому же Белоцерковский договор, восстанавливавший почти повсеместно власть панов, вызвал резкое недовольство гетманом… Отныне война с поляками, даже если бы удалось ее возобновить, должна была протекать в гораздо худших условиях. И Богдан выдвигает проект, являющийся отказом от планов о независимости.

Весною 1652 года он вніовь пишет Алексею Михайловичу:

«Пожалей нас, государь православный, умилосердись над православными божьими церквами и нашею невинною кровью. Ничего не исполняют поляки, что с нами постановили… Со слезами просим твое царское величество: не дай, великий государь, клятвопреступникам и мучителям разорить нас до конца; прими нас под свою крепкую руку».

Это письмо отвез в Москву полковник Искра. В устной беседе Искра изложил проект Хмельницкого.

— Если его царское величество, — заявил он, — не хочет нарушить мира с поляками, то пусть пожалует нас: позволит перейти на порубежные свои земли, около Путивля, и поселиться на границе литовской.

Это был очень тонкий проект. Хмельницкий как бы добровольно уступал полякам залитую кровью территорию Украины. На самом деле он рассчитывал таким путем вовлечь московское правительство в войну с Польшей, а тогда, улучив момент, снова вытеснить поляков из Украины, границы которой оказались бы таким образом значительно расширенными за счет Путивльской области.

Бояре учли это второе обстоятельство.

— Пусть переходит гетман со всеми черкасцами на нашу сторону, — ответили Искре, — есть у его царского величества земли большие, пространные: пусть селятся по Дону, Медведице, на удобных местах. А в порубежных городах им селиться не годится, потому что тогда будет у них с поляками большая ссора [184] .

Но такая перспектива была уже совсем безрадостна. Переговоры снова повисли в воздухе. Победа под Батогом улучшила положение дел на Украине и вовсе заставила забыть этот план.

Однако старания гетмана довести до конца дело соединения обеих народов не прекращались.

В декабре 1652 года он послал с той же целью в Москву одного из самых влиятельных представителей козацкой верхушки, войскового генерального судью Самойлу Богданова (Зарудного). Посольство было принято очень милостиво, а в конце беседы боярин Пушкин спросил от царского имени:

— Какими мерами и как тому быть, что гетману Богдану Хмельницкому и всему войску запорожскому быть под его государевою высокою рукой? И где им жить: там ли, в своих городах, или где инде?

Богданов уклонился от прямого ответа на этот вопрос, сославшись на отсутствие у него инструкций от гетмана.

Подобно своим предшественникам, Богданов не добился окончательного успеха, но его поездка явилась еще одной ступенью в деле сближения обоих народов. Спустя полгода царь прислал в Киев стольника Лихарева с извещением, что он намерен взять на себя посредничество между Польшей и козаками и уже отправил с этой целью послов в Варшаву. Хмельницкий благодарил, но заметил, что «с поляками помириться трудно, потому что они не стоят в правде». Гетман при каждом случае напоминал о необходимости соединения. Так и теперь он не упустил возможности просить, «чтобы великий государь, ради православной веры, принял нас под свою великую государеву руку и помог нам думою и ратными людьми».

В августе московский гонец Иван Фомин более или менее определенно заявил Богдану, что вскоре последует царский указ о принятии в подданство Украины.

— Ты, гетман Богдан, и ты, писарь Иван, и все войско запорожское, на его, государеву, милость будьте надежны, — многозначительно сказал гонец.

— Мы, кроме его, великого государя, никому не бьем челом и не хотим поддаться, — отвечал Хмельницкий, но тут же добавил: — Меня и крымские ханы послушают и будут с татарами у его величества в холопстве. Теперь то время пришло и подоспело счастье великого государя.

Не столь важно, что ответил Фомин на эту тираду. Главное было то, что переговоры о соединении приближались к долгожданному завершению.

Если Москва все еще медлила, хотя в основе вопрос был уже царем и правительством решен, то на это повлияли внутренние волнения, особенно восстания, вспыхнувшие в то время в Новгороде и Пскове.

Однако осенью и это соображение потеряло силу. Вопрос был изучен вдоль и поперек, и всем было ясно, что дальнейшее промедление может иметь самые тяжкие последствия.