Однажды, проснувшись к полудню и сгорая от сушняка, он узрел замутненным взором синхронно покачивающиеся силуэты в ногах своего лежбища.

– Мужики, вы кто? – прохрипел сокольничий.

– Мы, анатолии чубайсы, пришли поздравить тебя с белой горячкой! – сказал Уар другу. – И с новым поприщем!

Бобрище протер кулаками глаза и, откинувшись на подушку, спросил сипло:

– Братуха, мы с тобой вчера одни такие пьяные под столом валялись? Мне кажется, я там всю Москву видел…

– Я тебя огорчу, наверное, но под столом валялся ты один. Говорил, что это – лучший вид Москвы. Самый правильный ракурс.

– Черт! Надо было курскую водку с Таганки нести, а не паленый «Наполеон» в ресторане пить.

– Ну Наполеону на роду написано быть в Москве паленым.

Уар взглянул на батарею пустых бутылок у стены и попенял соратнику:

– Пустая тара затягивает в себя мысли, которым можно найти более достойное применение. Я тебе его нашел. Собирайся!

На производстве Бобрище почувствовал почти охотничий азарт. Осталось только засучить рукава, чтобы по локоть погрузить руки в кровь. Это поприще сокольничий счел своим кровным делом. Придя на «МосМясо» в качестве внешнего управляющего, он весьма усовершенствовал процесс. Еще недавно основное сырье – сухая кровь – направлялось на производство животных кормов. Но, находясь перманентно в думах о подрастающем поколении потребителей, Бобрище наладил производство дешевого гематогена. Кроме того, поиск и мобилизация внутренних резервов привели к необходимости рационально использовать отходы производства. На предприятие пришли высококлассные специалисты из бедствующей оборонки, которые умудрялись выжать из костей полудохлых от голода буренок не только костную муку, но и костный жир. И, что было еще удивительней, произвести клей, желатин, а также детское и туалетное мыло. Венцом деятельности сокольничего на поприще московской мясной промышленности стало производство из отходов сырья лекарственного препарата – лидазы. Куда при этом девалось само мясо, так и оставалось загадкой.

Все эти цирковые трюки он виртуозно проделывал на фоне бедственной обстановки с общепитом в Москве. Дошло до того, что в ресторан «Савой» был приглашен финский повар Кеннет Линдберг со своей рыбой, что позволяло заведению дотягивать стоимость обеда в зеркальном зале, оснащенном фонтаном и увешанном подлинниками произведений искусства, почти до тридцати пяти долларов.

Всех остальных вдруг тоже обуяла жажда деятельности. Исидор Лангфельд неожиданно явил преступную любовь к искусству: выпася «на раёне» мальчонку с дурными наклонностями и пронзительной хрипотцой в голосе, он избавил его от грядущего тюремного бытия, приспособив к исполнению «шансона». Мальчонка быстро освоился на новом поприще и донимал продюсера капризами и жадностью, выказывая при этом мало рвения. Раскручивая будущую «звезду», Лангфельд мстил ему, как умел: обворовывал. Дело в том, что ягодицы «звезды шансона» были накачаны до такой степени спелости, что, когда он поднимался по ступеням шоу-бизнеса, они выталкивали из его заднего кармана портмоне. Ну и подпирающий его с тылу Лангфельд, натурально, не мог справиться с искусом.

Растопчин тоже не удержался от того, чтоб не попробовать себя в бизнесе: снаряжал коробейников. И теперь «канадская оптовая компания» в лице молодых шалопаев из числа нетрадиционных потребителей целый день сновала по офисам и учреждениям, попивая кабинетных работников и впаривая москвичам предметы двадцать восьмой необходимости, да и то – не в этой жизни.

Фофудьину пришлась по сердцу модная концепция устойчивого развития – главным образом заграничным жирным грантом. И он всеми силами пытался воплотить ее в границах ареала обитания, который он мечтал сделать самодостаточным, не забывая при этом о пределах роста, за которыми начинается неконтролируемый процесс, подобный делению раковых клеток. И Святослав Рувимович с энтузиазмом взялся за регулирование процессов, возглавив Фонд «За выживание и развитие человечества».

Мосох свил гнездо меж ветвей власти и аккуратно выклевывал оттуда московскую элитную органику. Действовал он вполне легитимно, в соответствии с текущей тенденцией: нашел ресурсы – и соси их. Но ресурсы эти оказались с сюрпризом – Мосоха стали одолевать галлюцинации. Сильнодействующие препараты, потребляемые властью, подобно детектору лжи являли ее истинные намерения. Услышав однажды сказанную за трибуной фразу «Нет денег для сева», Мосох разослал на пейджеры своим соратникам сообщение о том, что смертная власть собралась сеять деньги, и дал поручение отследить, когда заколосятся озимые.

После думского обеда власть в клеенчатом фартуке и резиновых перчатках препарировала социум, орудуя нестерильными инструментами. Средний класс, о котором так долго говорили депутаты, оказался средним только по составу крови. Генотип был изрядно попорчен опытами. Надо было срочно что-то делать с популяцией. Смертная власть занялась селекцией. Не умея целенаправленно управлять появлением мутаций, власть совсем уж было собралась обратиться к ведущим генетикам, но обнаружила, что генетики отбыли за рубеж. Кто на ПМЖ – по приглашению ведущих университетов, а кто и в китайские шоп-туры. Тогда власть с присказкой «Не боги горшки обжигают!» самостоятельно вывела нечто и назвала его средним классом. Плод оказался совершенно непригодным к употреблению, да и просто нежизнеспособным. Беспорядочный отбор и скрещивание приводили к различным болезням, поскольку комбинации признаков власть выбирала по собственному усмотрению, подразумевая в итоге получение высоких надоев при слабом вскармливании. Уродец зачах прямо в колбе. Власть утешала народ тем, что отрицательный результат – это тоже результат.

Московское потребменьшинство, связывавшее большие гастрономические надежды с появлением среднего класса, инициировало сооружение памятника жертвам отрицательного результата опытов. Поскольку любой новый памятник – отличный позитивный инфоповод, власть заказала изделие Михаилу Шемякину, и вскоре его творение появилось на Болотной площади. Элизий Бомелий почувствовал себя отмщенным.

На фоне общего ухудшения здоровья у москвичей проявилось расстройство зрения и слуха, особенно при просмотре теленовостей, и они потянулись к знахарям. Бомелий велел именовать себя целителем, лечил московскую плоть портретом Кашпировского и рекламировал чудотворные вклады.

Параклисиарх отрядил сам себя на позиции информационного бизнеса. Спрос на конфиденциальную информацию рос как на дрожжах. Бизнесмены хотели отслеживать, что происходит у конкурентов и партнеров. Политики желали знать, что затевают оппоненты, да и товарищи по партии. Информация стоила приличных, а иногда и неприличных денег. А могла бы стоить и жизни, если бы Малюта был простым смертным. Сезон охоты за информацией был открыт круглый год. Арсенал средств ее добычи совершенствовался со скоростью, которая не снилась «Росвооружению», исповедующему ныне доктрину «Прощай, оружие!» А тем временем на не обремененное рефлексиями и пацифизмом московское комьюнити работал целый завод «Спецприбор». Оборудование, которое раньше было по карману только державам, теперь поступало в распоряжение информационного подразделения холдинга ЗАО МОСКВА и распродавалось нуждающимся.