– Ну возможно, одни более кислые, другие – менее… Так вот, у кого-то из них возникла первая любовь… А тут – ты! Помешала ложечкой в стаканчике – и у них сразу: катастрофы, катаклизмы… Последний день Помпеи…

Ложечка выпала из дрожащих траурно наманикюренных пальчиков.

– У них – любовь, а ты недрогнувшей рукой отправляешь их активировать обменные процессы в своем организме, сгубив целую йогуртовую планету. И завтра ты пойдешь в гастроном и, купив очередную баночку йогурта, употребишь следующую цивилизацию, в которой ходили легенды о гибели працивилизаций. А ты живешь дальше.

Девушка с ужасом смотрела на содержимое пластикового стаканчика.

– Я – не бактерия! У меня… у меня…

– …общественные организации, модные неформальные увлечения, любовь, последний день Помпеи… – продолжил Уар.

Девушка выскочила из-за стола и засобиралась.

– Проводи, – кивнул он лакею.

Освободившись наконец от барышни с ее собачонкой, Уар облегченно вздохнул.

– Ну что – серна? – поинтересовался Бобрище.

– Нет, не серна, – уверенно ответил царевич, – просто коза. В конце концов никто не обязан быть таким, как нам хочется.

Сокольничий кивнул и вдруг спросил обеспокоенно:

– А скажи, ты сейчас это… серьезно? Про роскошь… Что это было? Гипноз? Заклинание? Мастер-класс?

Царевич поднял на него ясный взгляд и медленно перелил йогурт из пластикового стаканчика в хрустальную креманку.

– Нельзя, чтобы плоть привыкала довольствоваться малым. Иначе – откуда ПРА возьмется? Помнишь, у Саши, у Вертинского:

«Знаю я эти «океаны», – подумал сокольничий, которому вполне годилась для романтики водка на Чистых прудах. Но вдруг, что-то вспомнив, заерзал, зачесался.

– Что такое? – спросил царевич, хорошо зная эту манеру приятеля.

– Да я тут… решил рокером побыть. Голос у себя обнаружил. Благословишь? – смущаясь, спросил друга Бобрище.

Уар посмотрел на сокольничего с нескрываемым интересом.

– Голос? И что, тебе уже есть что сказать этим голосом?

– Мыслей пока немного, но говорить… тьфу ты, петь уже хочется.

Сокольничий помолчал и добавил:

– Представляешь, четыре сотни лет живу, а сказать нечего…

– Это потому, что ты еще жив, а время твое давно ушло.

– Вот не люблю я, когда ты так со мной разговариваешь. – Бобрище обиженно засопел. – Так что, братуха? – спросил он друга, заглядывая ему в глаза.

– Pourquoi pas? Желаю тебе творческих успехов!

– Спасибо! – обрадовался сокольничий. – Но вообще-то я рассчитывал на гитару… Электро… фендер джаз бас. Ты-ды-ды-туф-туф! Ты, кстати, не в курсе: рок петь – это не опасно? Судьба все-таки… – забеспокоился он вдруг.

– Не знаю. Может статься, что рок – это единственное, что стоит петь, и единственное, что следует с ним делать, это петь. Но в любом случае карму этой жизни тебе отрабатывать не придется. Если ты об этом…

По дороге Уар вспомнил о маркетинге, на который так падки оказались Руководители Проектов. Они были готовы отдаться за маркетинг. Ну что ж, так тому и быть! Пить готесс и готов, да к тому же – Руководителей Проектов он находил весьма аутентичным и вполне в русле текущих модных тенденций. А что с ними еще делать, если не пить? Можно будет завязать наконец с постыдной и малоэстетичной практикой столоваться в метро, хотя Уар любил, взявшись за поручень в мерно качающемся вагоне, ощутить еще не истаявшее тепло чьей-то горячей руки.

На Московском ювелирном заводе кипела работа. Возрождающаяся из дефолтного пепла Москва желала украшаться. Какие еще значки?! В конце восьмидесятых Уар увидел продающиеся на Арбате бляшки, расписанные концептуально, – в духе очередного смутного времени. И как апофеоз повседневного хаоса в головах замороченной плоти нанесена была на один такой экземпляр надпись: «Вот купил себе значок». «Всё пропало! – подумал тогда царевич. – Плоть перейдет на репу и ржавую селедку и будет думать: «вот, купил себе еду».

Но теперь, находясь в хранилище Московского ювелирного завода, он не сомневался, что Москва воспрянет и заблистает вновь. И почему бы ему не приложить к этому руку? Царевич велел показать ему яхонты червленые. Густо-красные камни рассыпались на столе каплями окаменелой крови. Это было как раз то, что нужно. Он велел довести камни до формы гладких капель и снабдить их креплениями для пирсинга. Прикинул картинку. Получалось где-то даже изысканно.

Горячий и энергичный камень должен был не только засвидетельствовать героическую самоотдачу, но и вознаградить добровольца храбростью, мудростью, здоровьем, красотой и чем-то там еще, что напридумывали на его счет смертные. Хотя царевич подозревал, что камень – это только камень, а этим гладким красным минералам теперь надлежало стать камнями на шее. «Не утянули бы в бездну», – подумал он с тревогой и опаской.