Джерард сидел в тени кустарника и читал какие-то бумаги. Поднял голову, услыхав шаги. Но как будто не сразу ее увидел. Вернувшись же в этот мир, обрадовался, встал и шагнул ей навстречу.

— Мисс Элизабет? Одна, в этой пустыне? А где Джон?

— Он сегодня на реке, ловит рыбу…

Она покраснела, хоть и не солгала. Покраснела потому, что не сказала брату, куда идет. И, почувствовав, что покраснела, стала заливаться краской еще больше, до корней волос. Джерард смотрел на нее молча. Она, опустив глаза, стояла перед ним; земля ускользала из-под ног. Спросила первое попавшееся:

— Что вы читаете? — и указала на листы в его руке.

Он оживился.

— Я ездил в Лондон и вот — получил оттиски трактата. Я читаю и исправляю опечатки.

— А о чем трактат?

— О, о многом. — Он взглянул на нее, как бы раздумывая, стоит ли женщине говорить о столь сложных вещах. Но лицо девушки светилось живым интересом, лоб был ясен, глаза умны; он стал объяснять.

— Эта книжка называется «Рай для святых». Я пишу о том, что святые божьи люди, бедняки и труженики, достойны рая — но не в небесах после смерти, а на нашей грешной земле. Достойны справедливой и честной жизни. Бедняк — носитель духа, его не прельстишь благами мира сего. И потому удел его — любовь.

Элизабет слушала, лицо ее выражало серьезное внимание, а сердце затопляла радость: он с ней рядом, он говорит с ней высокими словами добра и правды. А он продолжал:

— Скоро, скоро чистые души одолеют врага, и мы освободимся от дьявола угнетения. Дух уже сейчас проявляется во плоти, он распространяется в сынах и дочерях своих; Сын справедливости придет не в темные углы, а открыто: бедняки получат благодать.

— Но если доверять только духу… внутреннему чувству, легко ошибиться. Есть же Писание…

— Писание? О, здесь все не так просто. Наши высокие судьи, доктора теологии, выпускники Оксфорда и Кембриджа, заявляют, что они могут судить обо всем, ибо знают Писание. Но ведь все, кто читал Библию, могут толковать ее не хуже, чем они. Голос разума — это и есть голос бога.

— Разума? Но человеческий разум слишком ничтожен, чтобы постичь волю Отца…

— Отец небесный — это и есть ваш высший разум. Он создал все вещи и правит творением. Он различает добро и зло. Он показывает нам наши пороки, нашу темноту и наполняет нас подчас стыдом и мукой. Но он же учит нас добру, благоразумию, справедливости.

Он будто читал ее мысли. Элизабет смутилась, но все же спросила отважно:

— И это единственный наш руководитель?

— Единственный и самый верный.

Глаза его устремились вдаль, к горизонту, темневшему черными тучами.

— Пасторы и ученые проповедники говорит: вот она, истина, в этом переводе, и надо заставить народ следовать только ему; пресвитериане указывают на другой источник, индепенденты — на третий. Все они взнуздывают народ, как лошадей, взбираются ему на хребет и погоняют, куда им нужно, от одного обряда к другому — и все дальше от правды.

Это Элизабет понимала. И соглашалась всем сердцем. Но то, что Уинстэнли отрицал учение церкви, что с таким гневом говорил о пасторских проповедях… Это пугало. Она знала, что такие взгляды наказывались тюрьмою.

— А вы не боитесь, что… — спросила она нерешительно. Он сразу понял.

— Нет, — ответил твердо. — Я хочу, чтобы люди расстались с предрассудками и страхом, перестали слепо следовать мертвой букве, проповедуемой с церковных кафедр, и приняли в душу только то, что могут испытать собственным опытом и разумением.

По ветвям низкорослых колючих кустов вдруг зашумело, пошел дождь. Сгоряча они его не заметили.

— Но чему же тогда верить?

— Только разуму. Разуму внутри себя. Вы замечали — если быстрый неистовый гнев поднимается в человеке и побуждает его к диким поступкам, о нем говорят, что он человек неразумный. Но если разум правит в нас подобно царю, он сдерживает нас и внутри и снаружи, и тогда мы — разумны, и значит, полезны для своих близких.

Последние слова потонули в шуме ливня. Он обрушился внезапно и грозно, словно карающий дух в конце времен. Лохматая ржавая туча над головой осветилась мгновенной вспышкой, треск оглушил обоих. Надо было спасаться — но куда? Вокруг только кусты шиповника, дрока, терновник, колючий и мокрый. Рядом сгрудились коровы. Уинстэнли набросил плащ на плечи девушки и оглянулся.

— Там наверху — домик! — крикнула она, покрываясь плащом с головой. — Мы можем добежать…

Они устремились вверх по мокрому склону, не разбирая тропинок, навстречу им неслись мутные потоки. Поскользнувшись, она невольно схватила его за руку и на миг увидела его лицо совсем близко — оно показалось ей молодым, почти мальчишеским, румяным, с налипшими на лбу мокрыми прядями.

Оба запыхались, Элизабет бежала из последних сил, но вот наконец и домик. Джерард помог ей перебраться через развороченный порог, и они очутились вдвоем под защитой бог весть когда построенного жилища.