Лицо его вдруг потухло, резко обозначились морщины у рта. «Устал», — подумала она и, боясь расстаться с ним и в то же время не желая слишком занимать его собою, спросила:

— Вам, может быть, пора идти? — и смутилась.

— Да, пожалуй, пора. — Он достал монету, отдал хозяину и встал. — Идемте, я провожу вас, уже темно.

Они вышли на улицу. Нищая немая девочка с посиневшим от холода маленьким личиком, тыча пальцем в рот и складывая лодочкой закоченевшую ладошку, просила денег. Уинстэнли сунул руку в карман, потом в другой, смущенно кашлянул и потрепал девочку по щеке.

— Иди, — сказал он, — иди внутрь, попроси хлеба. Денег у меня больше нет. Я сам бедняк, как и ты. Скоро тебе не надо будет просить денег, дитя, они исчезнут вместе с голодом.

Они пошли обратно, к Стрэнду. Людей на улицах было уже мало. Стужа и пережитые волнения дня разогнали их по домам. Джерард и Элизабет шли молча. Внезапный топот копыт заставил их оглянуться. Карета, запряженная сытой холеной парой, обогнала их на полном скаку, кучер гикнул, натянул вожжи, и лошади остановились неподалеку, окутавшись морозными клубами. Степенный кучер слез с козел, опустил ступеньку и отодвинул кожаный занавес. Важный толстый господин, покряхтывая, вылез первым, вслед за ним, опираясь на протянутую руку, выпорхнула нарядная черноволосая дама, закутанная в меха. Она обернулась к ним, Элизабет увидела красивое уверенное лицо. Черные брови дамы поползли вверх, и невинно-плотоядное, довольное выражение ее лица сменилось вдруг таким явным, таким нарочитым, торжествующим презрением, что девушка вздрогнула, как от удара.

Она никогда прежде не видела этой дамы и не могла понять, чем вызвано ее уничтожающее презрение. Все это длилось один миг. Дама усмехнулась, взор ее скользнул вниз и задержался на башмаках Джерарда; верхняя губа вздернулась, обнажив ровные белые зубки, она схватила неповоротливого спутника под руку и быстро-быстро повлекла его к дверям, на них блеснула медная табличка, и оба исчезли. Кучер тронул лошадей, карета свернула за угол и скрылась из виду.

Элизабет повернулась к Уинстэнли и только тогда заметила, как изменилось его лицо. Мертвенная бледность покрывала его, губы что-то шептали; он не двигался с места.

— Это его дом… Как же я забыл… — бормотал он.

Элизабет дотронулась до его локтя. Он опомнился, помотал головой, как бы отгоняя наваждение, подал ей руку. Они пошли дальше. Элизабет чувствовала странное понурое опустошение, будто еще одна надежда ее умерла. И хотя Джерард по-прежнему шел рядом, они были уже не вместе: воодушевление дня угасло. Кто была эта дама? И что вообще она, Элизабет, знает об этом человеке? Она все убыстряла шаги, торопясь поскорее дойти до дому и освободить его от себя: ей казалось, что ему больше не нужно ее присутствие. И только когда он заговорил вновь, ей стало ясно, что нить, связавшая их в этот день, не порвалась, а стала лишь тоньше. Голос его звучал глухо.

— Все, что я говорил вам, я знаю на собственном опыте. Я не об откровении сейчас… Было время, когда я жил страстями. Я искал удовлетворения в наслаждениях, во всем том, что так ценят низкие души. И вязнул все глубже… Но я знал, в глубине души всегда знал, что есть иной путь, иной способ жить… Что я должен найти его и обязательно найду. — Он вздохнул и невесело усмехнулся. — И я победил себя. Соблазны мира стали мне безразличны. Но близкие сочли меня безумцем. Они не могли понять этой победы. Они стали меня бояться, называли отступником, впавшим в заблуждение, смотрели на меня как на существо иного мира… А потом, когда меня постигло разорение — разве понять им было, когда я говорил, что это не разорение, а избавление! Жена возненавидела меня и ушла обратно в дом отца. Вы ее только что видели… Я остался один. И это спасло меня.

Элизабет содрогнулась. То была его жена! Красивая, уверенная, разодетая… Она спрятала руки под грубое деревенское сукно шали. Это его жена…

А Джерард вдруг выпрямился и стал как будто выше ростом. Тень сбежала с его лица, голос вновь стал твердым, речь внятной:

— Сейчас для Англии открыты три двери надежды. Каждый должен перестать гнаться за другим в поисках выгод — это раз. Во-вторых, пусть каждый откроет свои закрома и амбары, чтобы все могли насытиться и не было больше нищих. Наконец, следует отказаться от власти одного над другим, от тюрем, бичеваний, поборов. Пусть каждый трудится на земле и кормится трудом рук своих.

Они подошли к дверям ее временного жилища, Элизабет подняла к Уинстэнли горестные глаза, понимая, что эта встреча уже позади и бог знает когда она увидит его снова. Она не смела спросить, где он остановился, надолго ли в Лондоне, какие дела держат его здесь. Она не смела заговорить о будущей встрече. А он молчал. Он склонился перед ней почтительно и низко, не сняв шляпы. Потом повернулся и пошел прочь, во тьму. Она вздохнула, и звук дверного молотка, который она тронула рукой, напомнил ей глухой деревянный стук головы, упавшей сегодня на помост.