Для меня — болельщика «Челси» — игроком, на которого я хотел быть похожим, был Джимми Гривс. Тогда, в девять или десять лет, все наши хотели того же. Это было как раз перед тем, как он уехал в Италию, а потом вернулся и играл за «Тоттенхэм», — почти каждый в нашей школе в Ноттинг Хилле был Джимми Гривсом, когда мы играли на своей площадке. Такой маленький, с короткими ногами, мелькающими, как спицы у велосипеда, с его уходами в сторону, с голами, которые он создавал из ничего, с длинными рывками, которые он любил; кроме того, он был очень молод и, к тому же лондонец. Питер Бонетти тогда только пришел а «Челси» вратарем, и я им восхищался, особенно когда мой старик брал меня на стадион, и мы садились за воротами так, что я мог наблюдать с близкого расстояния за его прыжками, как у акробата. Но я хотел забивать голы, а не предотвращать их. Думаю, это вполне естественно для ребенка.

Мне, наверное, было около двенадцати, я тогда играл крайним нападающим и был довольно мал для своего возраста. Как-то раз в одном турнире навылет мы встречались с другой школой в Уормвуд Скрабсе. Там бывает очень холодно, и я хорошо помню тот вечер — один из тех, когда дует восточный ветер и пронизывает все насквозь. Примерно через двадцать минут после начала игры наш вратарь бросился за мячом и получил удар в плечо — он даже руку не мог поднять, и ему пришлось уйти из ворот. Я помню, что он был хорошим вратарем и, кажется, до этого никогда не получал травм. Так или иначе, у нас не было никакого плана на тот случай, если он будет травмирован.

Тут пошли всякие споры, никто не, хотел вставать в ворота, и, наконец, учитель, который был нашим тренером, сказал: «Что ж, ему придется играть на краю, так что ты, Ронни, вставай на его место». И я встал.

Иногда на нашей игровой площадке я ради смеха стоял в воротах, когда мы играли теннисными или крикетными мячами (как и все, я неплохо играл в крикет), но чтобы вот так, во время настоящего матча — никогда. Помню; какими гигантскими мне показались те ворота и каким маленьким — я сам. Там даже не было сетки, от чего становилось еще неуютнее. Первый удар пришелся в перекладину. Это было забавно, я отлично помню, как мяч пролетел надо мной, и я подумал, что это нечестно — как мог я дотянуться до него?! — потом шлеп! и мяч опять пронесся над моей головой, и у меня было столь же мало шансов поймать его, как и в первый раз. Ужасное чувство беспомощности, как в кошмарном сне. Посла этого я в течение нескольких лет, пока не начал расти, молился по ночам, чтобы Бог сделал меня хоть чуть-чуть повыше, и всеми способами пытался вытянуть свое тело.

Мой отец всегда старался поддержать меня. Помню, как он приходил по утрам после разноса утренних газет, садился в своей форме почтальона возле камина и говорил: «Рон, ну ведь был же Гарри Хибс, правда?» И мы слушали историю про Гарри Хибса, про то, каким великим вратарем он был, и про то, что его рост был всего пять футов девять дюймов. «А какое умение выбирать позицию! — любил говорить мой старик. — Это то, что тебе нужно, Рон. Для вратаря это важнее всего на свете. Про Хибса всегда говорили, что соперники бьют прямо в него, но это потому, что он правильно выбирал позицию. Он всегда, всегда находился в нужном месте».

И я думал про себя, что, может быть, буду таким, как Гарри Хибс, с ростом пять и девять и умением выбирать позицию. И еще отец часто говорил: «Не забывай, низом бьют так же часто, как и верхом, и чем выше вратарь, тем труднее ему нырнуть вниз», и это вдохновляло меня. Единственная проблема в то время состояла в том, что я не мог себе представить, что когда-нибудь дорасту до пяти и девяти. Тогда во мне было пять и один или пять и два, и, если бы я мог быть уверен, что скоро достигну пяти и девяти, я был бы счастлив. А уж если бы мне сказали, что со временем вырасту до пяти и десяти с половиной, я бы, наверное, с ума сошел от счастья. Вообще-то я слышал, что где-то собираются придумать такую штуку, с помощью которой доктора могли бы каждому говорить: этот парень будет ростом шесть футов, а этот — пять и три. Жаль, что во время моего детства таких штуковин не было. Хотя, наверное, это лучше для тех, кто не вырастет больше, чем на пять и три. Так у них по крайней мере есть несколько лет, в течение которых они могут хотя бы мечтать о том, что вырастут.

Итак, я стоял одиноко в воротах на чужом поле в Скрабсе в ужасно холодный, промозглый день, под ногами было сплошное месиво, а этот мяч летал над моей головой туда и обратно, словно меня и не было вовсе. В довершение ко всему я был вынужден надеть свитер нашего вратаря, а он был мне чудовищно велик. Я закатал рукава, но все разно он висел на мне как мешок. Было холодно, я чувствовал себя отвратительно и злился, что все показывают на меня пальцами, ведь это же гнусно — показывать пальцем на такого маленького парня, как я.

Поначалу ничего не происходило, я просто стоял и трясся, жалея себя, как вдруг та команда пошла в атаку, и ее центрфорвард вырвался вперед, а наш центрхав, который уже не мог его достать, закричал: «Давай, Рон, выходи из ворот!» Тот парень, наверное, думал, что точно забьет, ведь перед ним был всего один малыш, да и я, признаться, думал точно так же. Я стал выходить, как мне кричали, а он — весьма здоровый малый — несся, как ураган. И вдруг я нырнул за мячом так, словно это было самое обычное дело, и никто, наверное, не был удивлен больше, чем я сам, когда осознал, что мяч прижат к моей груди. Все заорали: «Здорово, Ронни, молодчина!», а я встал, весь облепленный грязью с ног до головы, и выбил мяч ногой так далеко, как только мог, что на самом деле было вовсе недалеко.

Так я и не пропустил тогда, даже спас ворота еще раз или два, и в итоге мы выиграли. С этого момента я стал вратарем. Никто не спрашивал, хочу я или нет, все как-то естественно восприняли это, и я вместе с ними. Что же до того парня, который раньше стоял в воротах, то когда он поправился, его поставили на мое место, как это обычно делается в школьном футболе. Но хотя я стал вратарем, во время игры я очень редко считал себя им. В воображении я по-прежнему был Джимми Гривсом — маленьким игроком, снующим между верзилами и забивающим голы. И это, наверное, было логично, учитывая мой рост. На игровой площадке я не вставал в ворота, потому что мне не нравилось или не очень нравилось. Правда, иногда я мог получить некоторое удовольствие от этого — при условии, что было тепло и не очень много ударов верхом, — но все же мне было гораздо приятнее забивать.