Обычно Арсений Александрович приезжал к нам на такси, входил в тесную комнату, где когда-то жил сам и где теперь ему трудно было передвигаться на костылях, усаживался. Он приносил с собой какой-то особый мир, который был понятен и близок его родным, но мало понятен мне, да меня в этот мир на первых порах и не впускали. Многое было мне странно: ни приветствий, ни выражений открытой радости при встрече… После некоторой паузы, пока Арсений Александрович переводил дыхание, начинались расспросы о жизни, о здоровье, на что мой тесть обычно загадочно отвечал: «Все как-то относительно» — и вдруг неожиданно улыбался. Разговор шел с остановками. Да и вряд ли это можно было назвать разговором, больше молчали. В молчании ставила Марина на стол нехитрое угощение, в молчании Мария Ивановна открывала форточку и закуривала. Тогда мне все Тарковские казались похожими на сектантов или заговорщиков…

Иногда Арсений Александрович приезжал вместе с женой Татьяной Алексеевной Озерской, которая водила их машину. Всем своим видом она составляла странный диссонанс с аскетической бедностью семьи Марии Ивановны, да, пожалуй, и самим духом этой семьи. Поначалу я мог лишь неясно это чувствовать, тем более что после ухода этой необычной для меня пары не возникало никаких разговоров или пересудов, что для меня, выросшего в другой среде, было не совсем привычно.

Помню один приезд Тарковских. Татьяна Алексеевна села за столом радом с отцом Марины и весь вечер держала его под руку, чем меня очень озадачила. Ну держит под руку и не отпускает. У Арсения Александровича вид стреноженного нахохлившегося сокола. Чего это она?!

После ухода гостей я не выдержал и спросил Марию Ивановну, что она думает по поводу этой дамы. «Знаешь, Сашка, мне Татьяна ясна, многое о ней мне известно, но мой тебе совет — составляй сам свое мнение о людях, не опирайся на чужое». Так я получил от Марии Ивановны первый жизненный урок. И было их в моей жизни еще немало!

А жизнь моя в ту пору складывалась непросто: не ладилось с дипломной работой, с выбором сценарного материала, будущее было неопределенно, на душе тревожно…

Вскоре у нас с Мариной родился сын. Арсений Александрович глубоко переживал рождение внука. С одной стороны, он был потрясен, что стал дедом, не раз шутливо сетовал с библейской интонацией, что мы возвели его в новый ранг, с другой — умилялся младенцем, был растроган, по-особому нежен с дочерью. Ко дню возвращения Марины из роддома отец привез для нее новую кровать с полированной спинкой.

Арсений Александрович ушел из семьи давно. И все равно, благодаря Марии Ивановне он был их единственный и любимый. Боли было много, но Мария Ивановна делала все, чтобы дети общались с отцом, не теряли с ним связи. Вдумайтесь только: у Марии Ивановны были вполне хорошие, даже дружественные отношения с Антониной Александровной, второй женой Арсения Александровича, красивым, добрым человеком.

В один и тот же счастливый 1962 год Андрей получил Гран-при Венецианского фестиваля за «Иваново детство», а Арсений Александрович выпустил свою первую книгу «Перед снегом». Отец радовался славе сына. Шутливо поглаживал его по плечу, приговаривал: «Талант, талант», — и чувствовалось в этом во всем, как самому поэту недоставало такого признания в молодые годы. Тут было и начало их мужской дружбы, и тайна любви художников, всегда готовых удивляться чуду стихов и чуду кино.

Видеть, как отец и сын общаются наедине, ведут веселую и мудрую беседу о тайнах искусства как два равных и близких по духу творца, мне приходилось нечасто. Когда я заходил к ним в комнату, на моих глазах закрывались створки их душ, как закрываются створки беззубки, когда ее вытаскивают из воды. Порой чувствовал я неловкость своего положения, поэтому, извинившись, под каким-то предлогом оставлял их вдвоем, если уж окончательно не раздавалось громогласное и решительное: «Саша! Куда ты? А кто коньяк пить будет?»

Одно время я не встречался с тестем, работая не в Москве, а когда вернулся, то и я уже был другим, и Арсений Александрович изменился. Я утвердился в положении мужа его дочери, за моей спиной было несколько фильмов, и я чувствовал себя более уверенным. Арсений Александрович признал во мне (почти) своего человека, и мне стало с ним легче общаться.

Когда Андрей женился в первый раз, отец радушно принимал сына и его жену и в Москве, и на даче в Голицыне. Там радом, в бывшей дореволюционной даче Корша, был Дом творчества писателей. Поэты и писатели, жившие по путевкам или снимавшие комнаты в поселке, считали своим долгом навестить Арсения Александровича, поэтому в доме постоянно бывали люди. Татьяна Алексеевна, жена Арсения Александровича, любила общество, любила быть его центром. Приходили к ним знакомые писатели, сыпались сплетни и байки, анекдоты. Часто играли в карты — в кинга, в покер. Наверное, и Андрею, и его жене тоже нравились эти не отягощенные проблемами визиты. Неплохо. Жаль, что подобное времяпровождение мало способствовало настоящим, интимно-глубоким встречам и разговорам отца и сына. И вряд ли Андрей знал, что его мать в это время страдает от отсутствия внимания сына и невестки.

Знал ли Андрей про молодость отца после его приезда из Елисаветграда (Кировограда) в Москву? А прошла она в скитаниях по чужим углам — удел любого провинциала. Какое-то время Арсений Александрович жил у поэта и переводчика Георгия Шенгели — обитал под столом, куда для работы даже провел электрическую лампочку Как-то ночевал под рододендроном в зале, где проводились «Никитинские субботники».

Снимал комнату на Двадцать первой версте Белорусской железной дороги. В молодости, по рассказам Марии Ивановны, Арсений Александрович был удивительно подвижным, ловким, мог быстро, как обезьяна, взобраться на дерево, повиснуть вниз головой. Нырял и плавал с удовольствием и подолгу.

Когда началась война, Арсений Александрович добровольцем ушел на фронт, работал во фронтовой газете. Часто бывал на передовой. Роковым днем 13 декабря 1943 года столкнулся с группой немецких разведчиков. Был ранен в ногу разрывной пулей. Перенес несколько ампутаций — газовая гангрена поднималась все выше. Военные страницы биографии отца Андрей, конечно, знал. Глубоко переживал ранение отца, ампутацию ноги.

Фронтовое ранение резко изменило образ жизни Арсения Александровича, сделало его малоподвижным, что совершенно противоречило его характеру. Эту трагедию Арсений Александрович мужественно нес в себе, но глубоко запрятанная боль была с ним постоянно. Дети не могли не чувствовать нависшую над отцом тень несчастья.