Скомкав рушник, гость медленно вытирает им свое крепкое, скуластое, словно из кирпича, обожженное лицо, растирает крутой, налитый кровью затылок, топчется перед дедом, приземистый, мускулистый, как годовалый бычок. Вот-вот, кажется, боднет деда головой в бок.

— Солоно или не солоно — это нас в конце концов не касается. У нас, сами знаете, каждая капля на учете: своим гуртам еле-еле хватает.

— Известно, в степи… вода на вес золота.

— Пошли в дом.

Лукаво перемигивались заезжие под возами, наблюдая, как ведет Кабашный молодого приказчика в дом. Там, в горницах у Насти, место Гаркуши. Кивнет кто-нибудь вслед, слегка кашлянет, подмигнув соседу, тем и ограничится. Кому охота связываться с Гаркушей и его компанией? У старика ястребиный взгляд — пусть сам за своими любовницами смотрит.

— Жарко у тебя, Настя, — заметил приказчик, очутившись в комнате.

— Сегодня во всей Каховке жарко, — виновато улыбнулась Настя. — Печи день и ночь топят, жарят и шкварят, всякие крендели пекут… Чтоб до конца ярмарки хватило.

— Ты тоже напекла?

— А я что? Разве заработать не хочу?

— Кто чем может, тем и промышляет, — пояснил Кабашный. — Вы — людьми, цыгане — лошадьми, а мы уж… хоть кренделями.

— Не прибедняйтесь, Лукьян Свиридович!

— Не прибедняюсь, Савка, но и с вами, молодыми, тягаться мне уже не под силу… Подкосило меня раз и навсегда.

— То-то и беда наша, что банков боимся. Вместо того чтоб самим ими заправлять… Правда, они тоже иногда вылетают в трубу.

— Да пусть уж… Вылетел бы, да не один.

— Конечно, вместе веселее, — улыбнулся Насте Гаркуша и отошел к своему откупленному у деда окну. Дед, наказав Насте готовить ужин, тоже вскоре подошел к окну, выходившему прямо на ярмарочную площадь, уже людную, растревоженную, окровавленную вечерним солнцем.

— Комнату смеха строят, — заметил Гаркуша.

— Нет на них управы, — сказал Кабашный, как бы оправдываясь. — Принесла их нелегкая чуть ли не под самые окна с теми кривыми зеркалами.

— Это ничего, — благодушно ответил приказчик. — Будет людно, а где людно, там и доходно. Разве не так?

Уже и сейчас на площади косяками ходили приметные среди прочего люда сезонники. В заплатанных свитках, худющие, сгорбленные, с давно не стриженными чубами, торчавшими из-под брылей и помятых шапок… Толпились возле еще не достроенной комнаты смеха, заглядывая друг другу через плечо, вытягивая худые, жилистые шеи, — где-то там устанавливали для них большие кривые зеркала.

— Ну, уважаемые земляки, — весело промолвил Гаркуша, имея в виду сезонников, — какими вы себя там видите, в зеркалах? Наверное, очень дорогими? Что касается меня, то я уже вижу вас… по десятку на веревочке!

— И сколько ж таких десятков думаешь в этом году нанизать? — спросил Кабашный.

— Мне маловато перепало… Двести чубов поручено пригнать. А всего Фальцфейны будут набирать больше трех тысяч.

— Это куш, — причмокнул старик. — Три тысячи… А говорили, будто ваш паныч из Америки машин много выписал, на машины хочет переходить…

— Машины своим порядком… Сам паныч махнул в Америку с шерстью, выберет и машины на месте… Правда, знатоки наши подсчитали, что для хозяйства живая каховская «машина» пока что выгоднее, чем фабричная.

— Еще бы не выгоднее… Хорошего сезонника, Савка, ничем не заменишь… А какие на него затраты? Сущие гроши… Ишь, сколько приплыло!

— Будет улов, Лукьян Свиридович. Будем брать их завтра голыми руками!

— И с каждой весной все больше… Расплодилось народу — деваться уже ему некуда.

— Пусть размножается — найдем дыры!

— О, не говори, Савка… Скоро их столько будет, что и земля не прокормит… И нас с тобой проглотят… Великий мор надвигается на нас, Савка. В писании прямо сказано…

— Что там писание… Не верит ему наш паныч.

— Доучился!

— А что ж… Все европы прошел, а теперь еще и Америку пройдет.

— Думаешь, Америка его научит, как черные бури обуздать, как дожди вызвать?

— Может, и научит.

— А я тебе скажу, Савка, что все это кара божья. Все грешные, на всех ее пошлет, а начинает с нашей Таврии. Да иначе и быть не могло, потому что содом у нас тут, сборище всяких еретиков… Там басурман, там духобор, там немец-лютеранин. Кому здесь стоять за православие? Потому с нас и началось… Бураны, засухи, недороды, вода пошла вглубь. Были когда-то в степи и реки и озера, а где они сейчас? Попрятались, повысохли, мертвые пески надвигаются…

— Это потому, что земля стареет, Лукьян Свиридович.

— Кара, Савка, кара… За грехи наши ниспослано все это на нас. Зимой снега не увидишь, летом — бездождье египетское. В давние времена тут, говорят, леса чуть ли не до самого моря шумели, а сейчас, куда ни глянь, пустыня светится. Так же птица и зверь… Еще на моей памяти сайгаки, тарпаны в степях водились, а сейчас где они? Где байбаки, что свистели по всей степи? Неспроста они покинули Таврию, первые гибель почуяли…

— Тарпанов колонисты уничтожили, — возразил Савка. — За то, что их кобыл покрывали.