Перед Мишей и Гришей поставили чистые тарелки, и они принялись с завидным аппетитом поглощать дары морей и рек. Люся не успевала подкладывать.

Михаил Борисович нервно ходил вдоль стола, трещал суставами пальцев, что-то бормотал, вспоминал, высчитывал и только время от времени вскрикивал:

— Нет, это не тогда. Не может быть. Черт возьми, ничего не помню.

Сейчас он уже походил не столько на вальяжного дипломата перед заграничной поездкой, сколько на контрабандиста, у которого таможенники обнаружили бриллианты в подкладке пиджака.

Наконец близнецы насытились. На столе остался сиротеть только тихоокеанский селедочный хвост. Михаил Борисович собрался с духом.

— Я не подлец, — сказал он хрипло, — никогда не поступал бесчестно по отношению к женщинам.

— Да, это верно, — заметил Дима. Венеролог на выпад внимания не обратил.

— Все это совершенно неожиданно, — продолжал он, — но я готов, готов понести… Хотя, признаться, не чувствую никакого голоса крови.

— Ну, кровь можно в лабораторию сдать, — сказал Женя и вопросительно посмотрел на жену замминистра.

Она что-то промычала и принялась толкать мужа локтем в бок.

— Нет, нет, не уходите, — взмолился Михаил Борисович. — Мы сейчас во всем разберемся.

— Без ДНК тут не разобраться, — покачал головой Дима. — А в самом деле, Михаил Борисович, задержитесь на два денька, сдайте анализ!

— У нас большая очередь, — процедила сквозь зубы замминистерша.

— Ну, по знакомству, по блату так сказать? — скривился просительно Димка.

— Спасибо, нам ДНК не нужно, — сказал невежественный не то Гриша, не то Миша.

А потом кто-то из них продолжил:

— Мы приехали потому, что с мамой очень плохо. У нее почка блуждает. Она хочет проститься с вами, Михаил Борисович. Перед смертью.

Эмигрант опустился на стул осторожно и плавно, как в замедленном кино. Оленька снова заплакала.

— Да вы не переживайте, ребята, — подбодрил близнецов Дима. — Все будет в порядке. Здесь такие медицинские светила — сила. Михаил Борисович, когда нужно, может из-под земли любое лекарство достать, а то и почку, которая блуждать не будет. А вы-то сами как? У вас все в порядке?

Миша и Гриша замялись, но потом решились, поведали о своих проблемах в той же странной манере одного голоса на двоих:

— Мы не хотели вас беспокоить.

— Но из-за маминой болезни нам пришлось…

— …все продать, даже дом.

— Сейчас живем у друзей.

— Деньги на билет сюда заняли.

— Нам одиннадцатый класс заканчивать.

— А из школы выгнали…

— …так как нет прописки.

— И национальность нам мама русскую записала.

— Только вы не думайте…

— …мы ничего не просим.

— Если мама выздоровеет…

— …ее можно в дом инвалидов поместить.

— А мы в рыбаки пойдем…

— …или на Север завербуемся.

— Только вы, пожалуйста…

— …поезжайте к маме!

— Это ее самое главное желание.

— Она вас до сих пор любит.

Оленька шумно, со звуком «и-и-и» втянула воздух и зашлась в рыданиях.

Михаил Борисович обхватил голову руками:

— Все рушится. Столько времени, усилий. Нет, это просто, просто театр абсурда.

— Театр, — прошептала Люся.

Она вспомнила. Вспомнила, где видела этих пареньков. Вернее, одного, то ли Гришу, то ли Мишу. Оттого, что лицо удвоилось, она сразу и не узнала. В Димкином театре! Студенты. Артисты.

Люся схватила диванную подушку и уткнула в нее лицо. Плечи ее дрожали.

— Ни в какие рамки… Стасик, мы уходим, — вскочила замминистерша. — Спасибо, было очень… очень вкусно.

После ухода сановной пары, которую в грустной почтительности проводил Димка, Люся, насмеявшись, подняла лицо.

— Ну все, хватит, — сказала она. — Михаил Борисович, иди спать, тебе завтра в дорогу.

— Так как же, вот… дети, — прошамкал он.

— Иди, иди, я с ними разберусь, с сиротками.

Но ей пришлось самой проводить по-стариковски ссутулившегося эмигранта, уложить его и дать снотворное.

Она вернулась в комнату к молодежи и… не стала их бранить, только спросила Оленьку:

— Ты тоже была с ними заодно?

— Да где ей, — усмехнулся Димка, — раскололась бы на первой реплике. Но рыдания вписались очень натурально. Олька, не дуйся, это была твоя лучшая роль, реализм в заданных обстоятельствах, Станиславский в гробу перевернулся.