Не напрасно дядя опасался, как бы дорога на Кроли не оказалась забита: за Рейгетом мы очутились в сплошном потоке всевозможных экипажей — верно, на всех восьми милях не нашлось бы лошади, у которой перед самым носом не маячили бы колеса какой-нибудь двуколки или коляски. Со всех сторон, со всех дорог — и с Лондонской, и с Гилфордской с запада, и с Танбриджской с востока — вливались новые и новые кареты четверней, легкие кабриолеты и всадники, и наконец всю широкую Брайтонскую дорогу от обочины до обочины заполнила людская река, со смехом, с криками, с песнями текущая в одном направлении. Взглянув на эту разношерстную толпу, всякий был бы вынужден признать, что хорошо ли это, худо ли, но страсть к боксу не разбирает сословий, она присуща всему народу, коренится в самом существе каждого англичанина, ее разделяют и молодой аристократ в роскошной карете четверней, и обыкновеннейшие уличные торговцы, набившиеся по шесть человек в тележку, запряженную одной-единственной низкорослой лошаденкой.

Я видел здесь государственных деятелей и солдат, пэров и стряпчих, фермеров и богатых землевладельцев вперемешку с головорезами из Ист-Энда и самой неотесанной деревенщиной — все они двигались по этой дороге и готовы были провести беспокойную, даже бессонную ночь, лишь бы поглядеть на борьбу, исход которой, возможно, решится в первом же раунде. И притом вся эта толпа была на диво весела и добродушна; вместе с клубами пыли над нею висел оживленный гомон, не смолкали шутки и остроты, а хозяева и буфетчики всех придорожных постоялых дворов и трактиров выносили подносы с пенными кружками, чтобы эта шумная орава могла промочить горло. Пиво лилось рекой, недавние незнакомцы хлопали друг друга по плечу, у всех была душа нараспашку, все смеялись над усталостью и неудобствами и жаждали одного: увидеть бой, и пусть иные смотрят на это с презрением, как на забаву грубую и пошлую, мне же слышались тут смутные отголоски далекой старины, и я думал: да, это и есть костяк, основа, на которой зиждется стойкий и мужественный характер нашего древнего народа!

Но, увы, двигаться быстрее не было никакой возможности! Как ни искусно правил дядя лошадьми, даже он не мог найти просвета в людской толще. Нам оставалось только сидеть и терпеливо ждать, покуда коляска черепашьим шагом двигалась вместе со всеми остальными от Рейгета до Хорли, затем к Пови-Кросс и дальше через Лоуфилд-Хис, а тем временем смеркалось, и наконец совсем стемнело. Когда мы доехали до Кимберхемского моста, у всех экипажей уже зажглись фонари, и с холма нам представилось поразительное зрелище: точно огромная змея, извиваясь и поблескивая золотой чешуей, ползла перед нами во тьму. А потом наконец впереди смутно замаячил великан Кролийский Вяз, и мы выехали на широкую сельскую улицу, по обеим сторонам ее в окнах мирных домишек замигали огоньки, и мы увидели ярко освещенное Подворье короля Георга: все окна и двери высокого старинного здания так и горели в честь благородной публики, которая сегодня нашла здесь приют на ночь.

Дядино нетерпение было слишком велико, чтобы он стал дожидаться, пока мы наконец подъедем к крыльцу; он просто бросил вожжи и серебряную монету первому попавшемуся малому из тех, что теснились перед гостиницей, и начал проталкиваться через толпу к дверям. Едва он ступил в сноп света, падавшего из окон, кругом зашептались, объясняя друг другу, кто такой этот джентльмен с бледным гордым лицом, в дорожном рединготе, и толпа раздалась, давая нам дорогу. Тут только я понял, как велика известность моего дяди среди любителей и знатоков спорта: раздались приветственные возгласы:

— Ура, Франт Треджеллис!

— Удачи вам и вашему бойцу, сэр Чарльз!

— Дорогу благородному аристократу!

На эти крики выбежал хозяин гостиницы и кинулся нам навстречу.

— Мое почтение, сэр Чарльз! Рад вас видеть в добром здравии, сэр, а уж о вашем бойце мы так заботимся — останетесь довольны!

— Как он себя чувствует? — поспешил спросить дядя.

— Как нельзя лучше, сэр. Любо-дорого смотреть, может горы своротить.

Дядя вздохнул с облегчением.

— А где он?

— Ушел к себе пораньше, сэр, потому как завтра с утра ему предстоит некое важное дельце, — ухмыляясь, ответил хозяин.

— А Белчер где?

— Тут, сэр, в зале.

С этими словами он распахнул дверь, и за столом, на котором дымилась миска с пуншем, мы увидели десятка два людей; многие лица были мне знакомы по недолгому пребыванию в Вест-Энде. В дальнем конце стола, чувствуя себя как нельзя лучше среди всех этих аристократов и щеголей, сидел чемпион Англии — сильный, стройный, красивый; он непринужденно откинулся на стуле, лицо его разрумянилось, красный платок повязан был вокруг шеи с той живописной небрежностью, которую позднее наперебой старались перенять все молодые франты. Полстолетия прошло с тех пор, немало красавцев повидал я на своем веку. Быть может, потому, что сам я далеко не богатырь, у меня есть слабость: ни одним созданием Природы я не любуюсь так, как образцом мужественной красоты. Но за всю свою жизнь я не встречал человека прекраснее Джеймса Белчера и, сколько ни вспоминаю, поставить с ним рядом могу лишь другого Джима, о чьей удивительной судьбе сейчас и пытаюсь вам рассказать.

Как только дядя появился в дверях, все радостно его приветствовали:

— Идите к нам, Треджеллис!

— Мы вас ждали!

— Сейчас подадут жаркое!

— Что нового в Лондоне?

— Отчего так подскочили ставки против вашего бойца?

— С ума они сошли, что ли?

— Что, черт побери, происходит?

Все говорили разом.

— Прошу меня извинить, джентльмены, — ответил дядя. — Чуть погодя я с радостью сообщу вам все, что мне известно. Белчер, на два слова!

Чемпион вышел с нами в коридор.

— Где ваш подопечный, Белчер?

— Ушел к себе, сэр. Полагаю, перед боем ему следует поспать часов двенадцать.

— Как он провел день?

— Я не позволил ему перегружать себя тренировкой. Клюшки, гантели, прогулка да полчаса поработал с перчатками — и все. Мы все будем им гордиться, сэр, или мне пора на свалку! Только не пойму, что делается со ставками. Не знай я, что он честнейший парень на свете, право, мог бы подумать, что он решил смошенничать и сам поставил на своего противника.