Второй том «Сог Ardens’a» Вячеслава Иванова вышел только в следующем году в издательстве «Скорпион» в Москве. Стихи Гумилёва мэтр в «Аполлон» не послал. 16 июня 1911 года он ответил с извинениями за задержку: «Ваши стихи я не решился передать в „Аполлон“ — принципиально. Если бы Вы просто поручили передать, сделал бы это „неукоснительно“, но так как Вы обусловили передачу моей опекою, я не мог позволить себе такого вмешательства, — точнее, как ни благодарен Вам за доверие, все же отказываюсь от предоставленного Вами полномочия применить к Вашим произведениям юрисдикцию и власть, Вам в редакционных делах принадлежащие. Что же касается моего мнения, то, во-первых, Вы хорошо знаете, что я горячо приветствую вообще разнообразие и „пестрой лиры“, опыты в новом и неиспробованном роде; во-вторых, Ваши новые стихи я нахожу достаточно удавшимися, „уклона“ нет, неожиданной новизны — также. Много Анненского, но это вовсе не дурно. Восхищения не испытал. Печатать советую, если Вы не ограничиваетесь стихотворениями безупречными и вполне оригинальными».

Очевидно, что Вяч. Иванов не одобрил новые опыты поэта, которые явились его отходом от заповедей символизма. К тому же в стихотворении «Неизвестность» мэтр мог отнести слова «бродит строгий учитель, томя прописною моралью», к себе. Гумилёву ценно было услышать именно одобрение от мэтра, но он его не получил и не стал публиковать эти стихи [19] .

Иногда, устав от шумных компаний, Николай уединялся с томиками любимых поэтов. Особенно он любил отправляться на прогулку с книжечкой стихов Федора Тютчева. Родственник поэта, В. В. Тютчев, во вступительной статье к сборнику Ф. И. Тютчева [20] писал: «В дни моей собственной юности я как-то встретил вечно бродившего по полям, лугам и рощам нашего соседа по имению, будущего поэта Николая Гумилёва. В руках у него, как всегда, был томик Тютчева. „Коля, чего вы таскаете эту книгу? Ведь вы и так ее знаете наизусть!“ — „Милый друг, — растягивая слова, ответил он, — а если я вдруг забуду и не дай Бог искажу его слова, это же будет святотатство“».

Для Гумилёва слово было превыше всего. И в имении Гумилёв продолжал писать стихи, вел переписку с поэтами, следил за литературной жизнью в столице и Москве.

3 июня, через десять дней после приезда, он написал Белому: «Дорогой Борис Николаевич. Очень Вас благодарю за письмо и стихи. Не получая от Вас довольно долго ответа, я уже попросил стихов для августа у Вячеслава Иванова, если он даст, то Ваши пойдут в сентябре (разница в один месяц); если же нет, они пойдут в августе, как мы и думали. „Мусагет“ я еще не получал. В августе мне снова придется обратиться к Вам за стихами для альманаха „Аполлона“, который предполагается издать осенью. Хотелось бы иметь стихотворений шесть или семь. Но я еще напишу об этом. Искренне уважающий Вас Н. Гумилёв».

Андрей Белый стихи в журнал послал, о чем сообщал уже 7 июня в письме А. М. Кожебаткину. В «Мусагете», о котором упоминал поэт (антология издательства «Мусагет», в редактировании которой Белый принимал участие), вышли стихотворения Гумилёва «Я тело в кресло уроню» и «Абиссинские песни». В свою очередь в альманахе «Аполлона» появилась баллада в пяти частях А. Белого «Шут».

В первой половине июня Гумилёв отправил письмо Брюсову: «Многоуважаемый и дорогой Валерий Яковлевич, благодарю Вас за переводы Верлена (они мне очень и очень понравились) [21] и за новую „Земную ось“. Правда ли, что книга Ваших стихов выходит осенью? Это очень нужно, а то проходящая зима была так бедна стихами, что даже интерес к ним стал как будто пропадать. Ваши мысли по поводу реализма в поэзии (из „Русской мысли“) заставили меня много думать, волноваться, даже сердиться. Но Вы правы: и ангелы и замки не лучше гражданской поэзии. Меня смутил только Ваш отзыв об Эренбурге. Сколько я его ни читал, я не нашел в нем ничего, кроме безграмотности и неприятного снобизма… Посылаю Вам три новых стихотворения, может быть, пригодятся в какое-нибудь изданье. Но мне хотелось бы знать об их судьбе. Целую ручки Анны Матвеевны. Мой адрес до августа: Тверская губ., полуст. Подобино, имение Слепнево, мне. Искренне преданный Вам Н. Гумилёв». К письму Николай Степанович приложил три стихотворения, среди которых были «Двенадцатый год» и «Из логова змиева».

Брюсов написал Гумилёву 20 июня довольно теплый и дружественный ответ, уже не как учитель ученику, а как литератор литератору: «Дорогой Николай Степанович! Спасибо, что меня вспомнили. Первое Ваше стихотворение „Из логова змиева“ думаю напечатать в одной из ближайших книжек „Р. М.“ („Русской мысли“. — В. П.). В нем в одном месте дактилические рифмы заменены женскими — так и должно? Два других по разным причинам мне нельзя будет пристроить. Читал Ваше письмо о поэзии и в большинстве с Вашими отзывами согласен. Игорь Северянин действительно интересен. В Эренбурга я поверил по его первым стихам. Продолжаю еще верить. Что у него много слабого — меня не смущает: у кого нет слабого в дебютах? Более меня тревожит, что он пишет и в „Сатириконе“ и (кажется) в „Синем Журнале“. Это — путь опасный… Сердечно Ваш Валерий Брюсов».

В Слепневе поэт продолжает напряженно работать. 25 июня он посылает ответственному секретарю «Аполлона» Зноско-Боровскому художественную открытку с репродукцией картины Н. К. Рериха «За морями земли великие», где пишет: «Дорогой Женя, посылаю тебе исправленную корректуру. В августе пойдут только стихи Белого, других пока нет, да, пожалуй, пока и не надо. Может быть, я приеду в Петербург до августа. Но во всяком случае верю, что ты помнишь свое обещание приехать ко мне и сдержишь его. Лучше бы поскорее. Всегда твой Н. Гумилёв». На открытке указан адрес: Петербург, Мойка, 24, «Аполлон».

Но вернемся к сестрам Кузьминым-Караваевым, чьи альбомы, украшенные стихами Гумилёва, отражали слепневское бытие поэта.

29 мая поэт вписывает сестрам по стихотворению в альбом. Машеньке он посвящает стихотворение «Лиловый цветок» (1911). Лиловый был любимым цветом девушки.

Он сравнивает Машеньку с нежным лиловым цветком и признается девушке:

К Маше он обращается на закате, когда вечер погружает в фиолетовые тона весь мир, придавая окружающему парку, дальней округе выражение настороженности и беспокойства.

Иное дело Оля. Ей посвящается «Прогулка». Все в этом стихотворении исполнено легкого игривого настроения. Поэт пишет с иронической улыбкой, как после прогулки девушки ласкали взглядами не его, а его коня.