Тем не менее газеты снова подняли шум вокруг этой уже изрядно подзабытой истории. Опять запестрели заголовки: «Дуэль между литераторами» («Копейка», 1910, 13 октября), «Дело литераторов-дуэлянтов» («Русское слово», 1910, 13 октября), «Дуэль из-за поэтессы» («Петербургская газета», 1910, 13 октября). Гумилёва в Петербурге не было, но жене читать все это было неприятно.

В тот день, когда в Петербурге раздался газетный залп, Гумилёв был в Бейруте, потом в Порт-Саиде, откуда послал в тот же день законченную поэму «Открытие Америки» С. К. Маковскому с припиской: «В поэме я принимаю заранее все изменения, сделанные Вами вместе с Кузминым и Вячеславом Ивановичем» [27] . А 23 октября Гумилёв уже плыл на пароходе из Шеллаля в Хальфу.

24 октября ему пришлось проститься на время с морем и пересесть на поезд, идущий в Порт-Саид. И снова море — на сей раз Красное.

В последних числах октября Гумилёв попадает наконец в Джеду и Джибути.

В Джибути, только пароход стал на рейд, как к судну направилась целая флотилия туземных лодочек, ведомых черными сомалийцами. На одной из них поэт добрался до берега и отправился в город искать жилище.

5 ноября Гумилёв посылает в Санкт-Петербург Вячеславу Иванову почтовую открытку: «Многоуважаемый и дорогой Вячеслав Иванович. Опять попав в места, о которых мы столько говорили в прошлом году, я не смог удержаться от искушенья напомнить Вам о своем существовании этой открыткой. Как-то Вам понравилась моя поэма [28] ? 4 песнь целиком написана в Средиземном море. Мой поклон Башне. Искренне преданный Вам Н. Гумилёв».

Отослал ли Гумилёв жене стихотворение «У камина», неизвестно.

А что же любимая? Да, она вынужденно его терпела:

Если же это стихотворение он не отослал, то действительно можно считать Ахматову колдуньей, на расстоянии читавшей мысли мужа. 9 ноября она пишет стихотворение «Он любил три вещи на свете…» (1910), где раскрывает их отношения:

О том, как Гумилёв в ноябре 1910 года добирался из Джибути в Аддис-Абебу, достоверных сведений не сохранилось. Известно лишь, что поэт прибыл в столицу Абиссинии, по всей видимости, 18 ноября, так как уже на другой день он был в русском представительстве.

Российская миссия в Абиссинии находилась за речкой Камбаной, окруженная абисом и домами ашкеров и местных переводчиков. Само здание миссии располагалось на пригорке и было обнесено высокой стеной. Когда Гумилёв пришел в миссию — он был поражен красотой окружающего дом сада, где росли мимозы, эвкалипты и другие экзотические деревья, кусты и цветы. К дому вела тенистая дорожка в обрамлении цветущих растений. Возле него было высажено огромное количество кустов гераней и роз.

Принимали Николая Степановича в зале — в большой, пяти метров высоты, комнате, устланной и завешанной коврами. Прием был оказан доброжелательный, и тому были свои причины. Вот что писала 19 ноября жена посла русской миссии Анна Васильевна Чемерзина: «…Сегодня у нас завтракал русский корреспондент „Речи“ и журнала „Аполлон“ (декадентский) Н. С. Гумилёв, приехал изучать абиссинские песни. Очень приятно было видеть русского. Он сообщил нам, что приехал одновременно с нашей горничной — женой Дмитрия и заботился о ней, служа ей переводчиком в Джибути и Дире-Дауа». Видимо, Гумилёв представился для солидности корреспондентом газеты и журнала, так как миссия была официальным российским учреждением и ему не хотелось называться частным лицом. Так ему казалось солиднее.

Борису Александровичу и Анне Васильевне Чемерзиным было о чем поговорить с русским путешественником. Ведь они незадолго до него сами проделали тот же путь. Они провели в этом большом восьмикомнатном доме всего несколько недель. До их приезда дом пустовал несколько лет. Еще в 1902 году русская миссия подверглась сокращению, в ней оставили всего пятнадцать человек. Пять лет назад случилась беда — умер русский посланник Лишин. То ли у него не оказалось родственников, то ли такова была воля покойного, но его похоронили неподалеку от дома. С тех пор дом пришел в запустение и настолько одичал, что туда приходили иногда ночью даже леопарды. Но незадолго до приезда Гумилёва все изменилось. Смотревший за миссией доктор Алексей Кохановский получил известие о прибытии нового посла и привел дом в порядок.

Сам Чемерзин только в начале августа 1910 года получил назначение и отправился в русскую миссию в Аддис-Абебу. Так же, как и Гумилёв, он со своей женой добирался из Одессы на пароходе в Джибути. Причем при входе в Босфор их держали в карантине, потом они восемь дней плыли по Красному морю и трое суток в Джибути ожидали возможности отправиться дальше. В Дыре-Дауа Чемерзины просидели три недели, подготавливаясь к походу и упаковывая свои грузы на спины сорока верблюдов. После чего под охраной туземцев отправились в сторону Аддис-Абебы. У Гумилёва верблюдов не было. Как известно, он добирался на мулах, да и багаж у него был намного скромнее и его нигде никто не готовился встречать. Возможно, Николаю Степановичу интересно было узнать саму процедуру представления посла в этой африканской стране. Чемерзины путь от Дыре-Дауа до Харара одолели за двое суток. Из Дыре-Дауа их провожали не только нештатный русский вице-консул Галеб со своими помощниками, но и местный абиссинский градоначальник с двумя телефонистами и ашкерами, а также жена французского губернатора Джибути мадам Паскаль, с которой Анна Васильевна познакомилась в Дыре-Дауа. В дорогу русским путешественникам дали телефонистов — двух служащих местного градоначальника.

Анна Васильевна восхищалась буйной африканской природой — мимозами, кактусами и другими причудливыми местными растениями и деревьями. А потом был поход через гористую местность Черчер [29] . Жена посла наверняка рассказала поэту о переходе, так как он произвел на нее настолько сильное впечатление, что Анна Васильевна оставила об этом путешествии свои воспоминания: «После Харара мы спустя день попали в горную страну Черчер. Красивее места и лесов трудно себе представить. Мы шли по Черчеру с дневками до 10 окт., сделали приблизительно до 10 перегонов, и все время я неустанно любовалась местностью: неприступными скалами, чудными девственными лесами, перевитыми льянами деревьями, один раз даже видела пальмы; наслаждалась неустанным пением соловьев, запахом душистого жасмина, шиповника, желтой душистой ромашки и невероятным разнообразием полевых цветов. Нередко видела летающих зеленых попугайчиков и других птиц очень пестрого оперения. Раза два видела сидящих на деревьях мартышек, скачущих с невероятной ловкостью по деревьям… В пути мы все время питались куропатками и цицарками, которые здесь водятся в диком состоянии; раза 2 ела кроншнепа, диких коз, которых мясо очень вкусно, и диких гусей. Птиц масса: орлов, коршунов видели всюду на стоянках, они неизменно летали над кухней. В общем диких животных почти не видели, кроме здешней дикой кошки, но всегда на стоянках слышали вой гиен и шакалов, и раза 2 видели даже логовище гиены в лесу. В пустыне видели коз и антилоп. По пустыне шли почти неделю, от 17 до 22 октября. Благодаря тому, что дожди только за месяц перед нашим приездом закончились. В пустыне лишь в одном только месте „Фантале“ не было воды для животных. Но был ручей для людей. В пустыне было терпимо, все время дул ветер, то С-3, то С.; видела смерчи… В Черчере мы усиленно гуляли по лесам, но позднее гулять было негде. В пустыне обыкновенно, умывшись и освежившись после завтрака, укладывались на походные кровати до 3 ч., читали и писали дневник пути, а затем подготовлялись к обеду. В пустыне часто питались супами-консервами, но на жаркое жарилось что-ниб. из дичи».