За хлопотами никто даже не заметил, что ветер, так всем досаждавший в дороге, наконец-то стих, небо про­яснилось, сквозь редкую пелену проплывающих в вы­шине облаков хорошо стали видны звезды и подняв­шийся на небосклоне лунный диск, словно примятый с одной стороны. Когда его холодные лучи проникли на землю через засыпанные снегом кроны, обещая мо­розную ночь, дружина уже угомонилась. Бледный свет причудливо освещал деревья и расположившихся под ними людей, насытившись, они привычно устроились на ночевку, натянув поглубже на уши шапки, запря­тав руки в рукава теплых свит и укутавшись в меховые или сермяжные пологи. Оставленные на страже гриди были рады тому, что им не надо до рези в глазах вгля­дываться в темноту леса, чтобы, паче чаяния, не про­пустить появления непрошеных гостей. Ими в эту по­ру могли стать не только звери, но и потерявшие чело­веческий облик бродяги, стаями, словно волки, нападавшие на застигнутых врасплох путников.

К Михаилу Ярославичу сон не шел. Выйдя из шат­ра, князь походил меж кострами, у которых, череду­ясь, грелись гриди, охранявшие покой спящих дру­жинников, добрел до коновязи, где его конь, прозван­ный за черную без единой отметины масть Вороном, тихим ржанием приветствовал хозяина. Наконец князь возвратился в шатер, в углу которого в большой глиняной плошке переливались всеми оттенками ало­го цвета угли, принесенные дружинным отроком. От морозного воздуха, проникшего под полог вместе с князем, они на мгновение вспыхнули ярче, осветив непритязательную походную обитель.

Скинув корзно, Михаил Ярославич расстегнул во­рот свиты и улегся на укрытый медвежьими шкурами лапник. Казалось, что после длинного утомительного перехода, после прогулки под морозным звездным не­бом он должен был сразу же уснуть, но не тут-то было.

В углу, забыв о том, что ему нужно следить за углями в плошке, давно посапывал разомлевший от тепла Николка, а князь все ворочался с боку на бок на своем ложе, но уснуть не мог.

Он вспоминал последние месяцы, вновь и вновь возвращался к событиям, круто повернувшим его судьбу. Да только ли одного его!

Опять всплыли перед князем Михаилом страшные картины разыгравшейся у реки Сити трагедии [1] , оче­видцем и участником которой он стал, будучи еще бе­зусым юнцом.

Тогда, без малого десять лет назад, под ударами не­сметных полчищ Бату–хана сложили свои головы за­щитники земли Русской, которых для битвы с безбож­ными собрал под свои знамена великий князь Юрий Всеволодович [2] . После его гибели сел на владимирский престол отец Михаила. Доля князю досталась трудная, и не будь у Ярослава Всеволодовича [3] той железной хватки, которой он, как говорят, отличался смолоду, той жажды деятельности, без которой нельзя предста­вить настоящего правителя, не удалось бы отцу за ко­роткий срок, отпущенный Богом, поднять из пепла и руин землю, оказавшуюся по воле судьбы под его властью. И вот теперь отца не стало, и во Владимире, в палатах, отстроенных им, восседает младший птенец из Всеволодова гнезда — Святослав [4] . Он наверняка и не надеялся стать великим князем, не думал, не га­дал, что когда-нибудь дойдет до него, до последыша, очередь.

Повернувшись на бок, князь Михаил невидящим взглядом уставился на догоравшие угли. Они бросали слабые отблески на его красивое лицо, на котором за­стыло выражение брезгливости.

Весть о смерти отца, год назад отправившегося в Орду вместе с братьями и племянниками, быстро до­летела до стольного града. Гораздо быстрее, чем князь добирался до владений Батыя.

«Хотя о чем это я, — горько усмехнулся Михаил Ярославич про себя, — теперь почитай вся Русская земля — Батыевы владения. Князья едут в Орду на по­клон, испрашивают разрешения править в своих ис­конных землях. Унижение-то какое! Какой позор при­нимают из-за ханского ярлыка».

Князь попытался в который раз представить своего отца, гордого и заносчивого, просящего униженно ми­лостей у нехристя–победителя, и не смог. Конечно, отец за последние годы сильно изменился. Не то чтобы постарел или телом ослаб, но нравом стал мягче. Воз­вращаясь во Владимир, Ярослав Всеволодович не уст­раивал теперь шумных пиров с дружиной, лишь позво­лил себе отпраздновать победу над литовцами [5] .

Михаил, оказавшийся рядом с ним в это тяжкое время и в какой-то мере ставший отцу помощником, за­метил в нем эти изменения, но когда при встрече с бра­том Андреем [6] в разговоре упомянул о своих наблюдени­ях, тот едва ли не на смех его поднял. Только мать, с ко­торой у князя Михаила до конца ее дней были теплые, доверительные отношения, поняла сына. Несмотря на то что теперь Феодосия [7] не часто видела своего супруга, однако она успела заметить произошедшие в нем. пере­мены, любящим сердцем почувствовала их.

— Я все вижу, сынок, — тяжело вздохнув, сказала княгиня, когда Михаил поделился с ней своими мыс­лями, — сам знаешь, какой груз свалился на отцов­ские плечи. Не радостна власть сейчас. И прежде, если все делать по уму да с радением, не просто править бы­ло князьям, а теперь и вовсе гнетом великим власть над людьми оборачивается.

Этот разговор, состоявшийся за два года до смерти матери, Михаил помнил, не забыл и тот взгляд по­влажневших материнских глаз, который он увидел, обернувшись у дверей княгининой горницы. Подумал тогда, что стоящие в глазах матери слезы вызваны бо­лью за отца, и не догадывался молодой княжич, что сам невольно стал причиной их появления.

Как только за Михаилом закрылась дверь, великая княгиня, вытерев слезы кончиком шелкового убруса [8] , сколотого под подбородком, оперлась на подлокотники кресла, встала тяжело, и направилась в маленькую божницу рядом с опочивальней. Там она, упав перед образами, долго и истово клала поклоны, молясь за здравие супруга и детей своих, вспомнила всех, в том числе и первенца, Федора, который отошел в мир иной безусым отроком. Однако на этот раз особо благодари­ла Бога за то, что не забрал у нее Михаила, который в младенчестве едва не умер, а потом часто и подолгу болел. Благодарила она, что за ее молитвы Господь дал сыну здоровье и душу добрую и чувствительную.