Когда Михаил Ярославич в сопровождении хозяи­на вошел в дом, длинный, гладко струганный стол уже был застелен чистой скатертью, край которой украша­ли вышитые красной ниткой узоры, а в центре стола, в широкой плошке, горкой высился нарезанный круп­ными ломтями ноздрястый хлеб. Вдохнув кисловатый запах, идущий от печи, князь и его спутники только тут поняли, как сильно они проголодались.

Захар, кажется, ничего и не говорил — только зыркал по сторонам выцветшими голубыми глазами, а во­круг гостей будто водоворот образовался. Одна из неве­сток принесла большой кувшин с водой, чтобы гости могли вымыть руки, кто-то из внуков уже держал на­готове узкие утирки, расшитые теми же красными узо­рами. Две внучки–погодки помогали матери накры­вать на стол, принесли деревянные миски с солеными грибочками, моченую бруснику, квашеную капусту, в которой капельками крови блестели крупные клюк­вины, будто сами собой появились крынки с квасом, просяным пивом и сытой.

Гости, переговариваясь и потирая ладони, рассе­лись по местам, Захар глянул в сторону, и жена старше­го сына тут же поставила на стол красивый глиняный горшок, над которым поднимался душистый парок.

Князь и его спутники принялись за еду, а Марфа, ко­торая после смерти свекрови выполняла обязанности хозяйки, посматривая, как на глазах пустеют миски едоков, думала о том, что щи, предназначавшиеся для завтрашней трапезы, пришлись как нельзя кстати. Она только перелила их из огромной закопченной корчаги, где щи варились, в недавно купленный мужем в Москве горшок, по блестящим бокам которого вились тонкие белые ленты. Неплохо было и то, что она не всю зайча­тину выложила мужу и его братьям: свои-то домочадцы привычны к пустым похлебкам, а вот гостей, тем более таких, не пристало постными щами потчевать. Надо бы­ло подумать и о том, какие кушанья завтра на стол ста­вить, если князь и его люди ночевать останутся. Она не­много приуныла, подумав, что придется потратить и без того скудные припасы, и никак не могла решить, то ли кур надо будет резать, то ли с ледника дичь достать или рыбу, что деверь наловил вчера. Отвлеклась Марфа от своих мыслей, лишь только почувствовав на себе стро­гий взгляд свекра, и тут же поспешила к столу, чтобы убрать освободившуюся посуду.

В то самое время, когда несколько дружинников, наскоро перекусив, по приказу сотника ушли за село, а остальные наслаждались неожиданным отдыхом, Михаил Ярославич завел разговор с Захаром.

Тот еле дождался этого момента, он все время, что гости трапезничали, украдкой переводил взгляд с кня­зя на посадника, думая, не даст ли какой-нибудь знак его старый знакомый, с которым ему сейчас так и не удалось перекинуться словом. Но Василий Алексич будто в рот воды набрал и лишь изредка смиренной улыбкой сопровождал короткие высказывания князя или сотника.

— Знаешь ли ты, Захар, зачем мы к тебе пожалова­ли? — спросил князь и, не дав ответить, продолжил: — Если скажешь, что тебе о том не ведомо, не поверю! А потому говори без утайки, как на духу, давно ли бы­ли в деревне бродни и не припрятали ли они здесь на­грабленное добро?

— Эх, Михаил Ярославич, не обижай недовери­ем! — заговорил старик с обидой в голосе. — Мы-то подмоги уж как ждали, все никак дождаться не могли, а, вишь, дождались, так ты нас чуть не в татьбе ви­нишь!

— Зачем же тебе подмога? — спросил с интересом князь и, поскольку понял, что и в самом деле поспе­шил и ни за что обидел человека, решил загладить оби­ду, проговорил мягко, улыбнувшись одними уголками губ: — Мы видали, какая у тебя защита, сыны твои чуть моих дружинников не распугали.

— Так то оно так, — со вздохом подтвердил оби­женный собеседник, — и вправду, сыны мои — надеж­да и подмога моя. Но вот только ни им, ни всем мужи­кам нашим с напастью, что зимой нынешней на село свалилась, не справиться. Поэтому, как дошел до нас слух, что Москва теперь с князем, так и стали мы как манны небесной ждать подмоги.

— Что ж это за напасть? — неожиданно спросил посадник, опередив князя, который хотел спросить о том же.

— Кузьма Косой, — вздохнул тяжело Захар и сгреб свою всклокоченную бороду в кулак.

— Это кто ж такой? — удивленно произнес Васи­лий Алексич и замолчал, поняв, что опять невольно допустил оплошность и не дал молвить слово князю.

— Да вот пришла его ватага издалека: может, из Муромских лесов, то ли от Твери — никто того до­подлинно не знает. Сначала по дальним починкам тати прохаживались, к нам, видно, сунуться побаивались, а потом и наш черед настал, — сказал Захар и, опять глубоко вздохнув, принялся за свой печальный рас­сказ.

Слушали его гости внимательно, лишь изредка удивленно переглядывались, и, когда наконец старик замолчал, князь, на протяжении всего рассказа нетер­пеливо постукивавший кулаком по краю стола, сказал резко:

— Видно, решил этот Кузька, что власти в княже­стве нет. Ишь до чего додумался! Дань ему, словно ха­ну татарскому, честные люди платить должны. Не бы­вать такому никогда! Будет его сотоварищам поруб вместо дани, а ему самому, как зачинщику, — кол! Чтобы неповадно другим «ханам» было! — Князь с силой стукнул по столу кулаком, и потом, помолчав не­много, исподлобья посмотрел на старика, и, стараясь выбирать слова помягче, заговорил хриплым голо­сом: — Ты, Захар… не молод уже, сказывал мне Васи­лий Алексич, что ты давно в селе за старшего, а вот, ви­дишь, проморгал супротивника… Нет, чтобы сразу, как вести об этом Косом до тебя дошли, послать гонца к посаднику! Его ведь не зря отец мой в Москву при­слал, хоть сил у Василия Алексича немного под рукой было, но, глядишь, сообща придумали бы, как с нечес­тивцем справиться. А ты, вишь, надеялся, что напасть эта село твое стороной обойдет, и просчитался. А кабы я не пришел, так бы и позволили себя обирать? Неуж­то так бы дань и платили?

— Что ты! Мы о том и думать не думали, — зама­хал костлявыми руками Захар, — ежели ты, князь, нынче не пришел бы, то уж назавтра мы в Москву гон­ца собирались отрядить.

— Припозднились вы сильно! — с горькой иронией проговорил князь. — Возы с награбленным мимо вас вчера ехали! Мы уж сегодня гадаем, куда они направи­лись, а когда ваш гонец до города бы добрался, а там пока думали, что делать, как быть, возков бы и след простыл. И доля вины твоей в том тоже была бы, — проговорил он и замолчал.