Шрифт:
— А еще говорю, что не в голову ранен! Памяти совсем нет! Он ведь ко мне перед самым нашим походом приходил. Сказал, если, мол, понадобится, то у кузнеца его спросить. У того самого, у Кукши, с которым ты, Михаил Ярославич, на торгу беседу вел. Как я забыть об этом мог? — искренне удивился он.
— Ты теперь, почитай, как заново родился, и память твоя — что у младенца. Хорошо, хоть что-то помнишь. Ну, да ничего: денек–другой отлежишься, так и память, и силы восстановишь, — успокоил посадника воевода и, повернувшись к князю, спросил: — Как решим? Пошлем к кузнецу кого или прикажешь мне самому к нему отправиться?
— А давай-ка вместе его навестим, — неожиданно предложил князь, — дело ведь не терпит, а пока мы будем думать, кого послать да потом объяснять, что нам надобно, сколько воды утечет.
— Как скажешь, Михаил Ярославич, — согласился воевода.
— Распрощаемся мы теперь с тобой, Василий Алексич, — сказал князь, обращаясь к посаднику. — Спасибо за помощь. Видишь, хоть и болен ты, а службу князю служишь! Как дело наше обговоренное сложится, тебе о том Василько сообщит, а ежели время будет, так кто-нибудь из нас заглянет. Ну, выздоравливай!
Гости вышли за дверь, а посадник, глядя им вслед, неожиданно прослезился и поскорее, чтоб, не дай Бог, кто-нибудь не увидел его мокрых глаз, вытер краем рукава выступившие слезы.
Полуденное солнце ярко светило, когда князь и воевода и сопровождавшие их гриди выехали за ворота и мимо торжища направились к укрытой снегом речке Неглиной, на берегу которой, чуть в стороне от крепкой избы, виднелась темная крыша кузни.
Воевода спрыгнул с коня и по утоптанной дорожке направился к распахнутым настежь широким дверям кузницы, из глубины которой доносился звонкий перестук молотков. Остановившись снаружи, он некоторое время наблюдал за работой кузнеца и его подмастерьев, терпеливо дожидаясь, когда они закончат работу. Наконец Кукша заметил стоявшего у дверного косяка воеводу и, махнув рукой чумазому молодцу, направился к гостю. Подошел степенно, едва склонил голову, выказывая этим уважение к человеку, который старше его и к тому же близок к самому московскому князю, а потом, посмотрев прямо в глаза воеводе, спросил, зачем тот пожаловал.
— Василий Алексич сказал, что ты знаешь, как можно найти человека по имени Самойло или Самоха, — спросил гость.
— Знаю, — ответил кузнец.
— Так говори, коли знаешь, — сказал воевода, который едва сдерживался, чтобы не прикрикнуть, не поторопить этого медлительного великана, но показывать свое нетерпение не хотел, понимая, что это могло бы вызвать у того лишние вопросы.
— А что говорить, ежели он тут, — кивнул в сторону кузницы Кукша.
— Ну, так кликни его, — приказал гость.
— Погоди чуток, Егор Тимофеич! Выйдет он! Молотком десяток разов ударит — и свободен, как ветер, — невозмутимо ответил кузнец.
Воевода уже собрался осадить наглеца, который осмелился перечить ему, но в этот самый момент увидел идущего по тропке князя и услышал его веселый голос.
— Здорово, Кукша! — сказал он громко, чтобы, несмотря на звон, несущийся из кузницы, его услышали.
Кузнец обернулся и, увидев Михаила Ярославича расплылся в широкой улыбке и почтительно склонился перед ним.
«Хоть к князю выказал уважение, а то бы он у меня плети-то враз отведал, — отметил про себя воевода и тут же, вспомнив о непочтительном ответе кузнеца ему самому, со злостью подумал: — Ишь, гордец какой выискался! Проучить его не мешало бы, чтоб место свое знал и на всю жизнь запомнил!»
Тем временем перезвон молотков прекратился, и на пороге, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони, появился молодой чумазый подмастерье, за ним на свет Божий, щурясь от яркого солнца, выбрался второй. В отличие от первого, ростом он не вышел и на богатыря совсем не походил, лишь усы и борода с проседью говорили о его солидном возрасте. Увидев гостей, подмастерья согнули в глубоком поклоне свои полуголые разгоряченные тела. А Кукша многозначительно взглянул на воеводу: зря, мол, горячился — закончили работу и сами вышли.
— Это, князь, — помощники мои, — представил кузнец работников, — то — сын мой, Степан, — указал: он на краснолицего молодца, — а вот это — Самоха. Ему кузнечное дело по нраву пришлось, вот и осваивает.
— Что ж, похвальное усердие, — проговорил князь, придирчиво рассматривая чумазые лица и мускулистые тела, от которых на морозе валил пар, — и как успехи?
— Да научились уже кое–чему, — ответил за Кукшу Самоха и спросил не лукавя: — Однако ты, Михаил Ярославич, по всему видать, приехал, чтобы не о наших успехах узнать, а по мою душу? Так ведь? Угадал я?
— Угадал, — кивнул князь, — а ежели ты о цели нашей догадался, так умывайся да в путь собирайся!
— Я за раз, — с готовностью ответил Самоха и, поймав на себе взгляд все понявшего кузнеца, стал поспешно стягивать темный кожаный передник, испещренный черными пятнышками — следами, оставленными горячими искрами.
Быстро простившись с кузнецом и его сыном, гости, прихватив Самоху, направились к лошадям, дожидавшимся на улице. Кукша смотрел им в след и видел, как они» пару саженей не дойдя до его дома, остановились и воевода что-то принялся объяснять Самохе, который то и дело понимающе кивал. После короткого разговора они продолжили свой путь, а Кукша, потеряв интерес к происходящему, махнул рукой Степану и поспешил вернуться в кузницу, где его ждала работа.