— А еще говорю, что не в голову ранен! Памяти совсем нет! Он ведь ко мне перед самым нашим походом приходил. Сказал, если, мол, понадобится, то у кузнеца его спросить. У того самого, у Кукши, с которым ты, Михаил Ярославич, на торгу беседу вел. Как я забыть об этом мог? — искренне удивился он.

— Ты теперь, почитай, как заново родился, и па­мять твоя — что у младенца. Хорошо, хоть что-то по­мнишь. Ну, да ничего: денек–другой отлежишься, так и память, и силы восстановишь, — успокоил посадни­ка воевода и, повернувшись к князю, спросил: — Как решим? Пошлем к кузнецу кого или прикажешь мне самому к нему отправиться?

— А давай-ка вместе его навестим, — неожиданно предложил князь, — дело ведь не терпит, а пока мы бу­дем думать, кого послать да потом объяснять, что нам надобно, сколько воды утечет.

— Как скажешь, Михаил Ярославич, — согласил­ся воевода.

— Распрощаемся мы теперь с тобой, Василий Алек­сич, — сказал князь, обращаясь к посаднику. — Спаси­бо за помощь. Видишь, хоть и болен ты, а службу кня­зю служишь! Как дело наше обговоренное сложится, те­бе о том Василько сообщит, а ежели время будет, так кто-нибудь из нас заглянет. Ну, выздоравливай!

Гости вышли за дверь, а посадник, глядя им вслед, неожиданно прослезился и поскорее, чтоб, не дай Бог, кто-нибудь не увидел его мокрых глаз, вытер краем ру­кава выступившие слезы.

Полуденное солнце ярко светило, когда князь и воевода и сопровождавшие их гриди выехали за ворота и мимо торжища направились к укрытой снегом речке Неглиной, на берегу которой, чуть в стороне от креп­кой избы, виднелась темная крыша кузни.

Воевода спрыгнул с коня и по утоптанной дорожке направился к распахнутым настежь широким дверям кузницы, из глубины которой доносился звонкий пе­рестук молотков. Остановившись снаружи, он некото­рое время наблюдал за работой кузнеца и его подмасте­рьев, терпеливо дожидаясь, когда они закончат рабо­ту. Наконец Кукша заметил стоявшего у дверного косяка воеводу и, махнув рукой чумазому молодцу, на­правился к гостю. Подошел степенно, едва склонил го­лову, выказывая этим уважение к человеку, который старше его и к тому же близок к самому московскому князю, а потом, посмотрев прямо в глаза воеводе, спро­сил, зачем тот пожаловал.

— Василий Алексич сказал, что ты знаешь, как можно найти человека по имени Самойло или Самоха, — спросил гость.

— Знаю, — ответил кузнец.

— Так говори, коли знаешь, — сказал воевода, ко­торый едва сдерживался, чтобы не прикрикнуть, не поторопить этого медлительного великана, но пока­зывать свое нетерпение не хотел, понимая, что это мог­ло бы вызвать у того лишние вопросы.

— А что говорить, ежели он тут, — кивнул в сторо­ну кузницы Кукша.

— Ну, так кликни его, — приказал гость.

— Погоди чуток, Егор Тимофеич! Выйдет он! Мо­лотком десяток разов ударит — и свободен, как ве­тер, — невозмутимо ответил кузнец.

Воевода уже собрался осадить наглеца, который осмелился перечить ему, но в этот самый момент уви­дел идущего по тропке князя и услышал его веселый голос.

— Здорово, Кукша! — сказал он громко, чтобы, не­смотря на звон, несущийся из кузницы, его услышали.

Кузнец обернулся и, увидев Михаила Ярославича расплылся в широкой улыбке и почтительно склонился перед ним.

«Хоть к князю выказал уважение, а то бы он у меня плети-то враз отведал, — отметил про себя воевода и тут же, вспомнив о непочтительном ответе кузнеца ему самому, со злостью подумал: — Ишь, гордец какой выискался! Проучить его не мешало бы, чтоб место свое знал и на всю жизнь запомнил!»

Тем временем перезвон молотков прекратился, и на пороге, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони, появился молодой чумазый подмастерье, за ним на свет Божий, щурясь от яркого солнца, выбрался вто­рой. В отличие от первого, ростом он не вышел и на бо­гатыря совсем не походил, лишь усы и борода с проседью говорили о его солидном возрасте. Увидев гостей, подмастерья согнули в глубоком поклоне свои полуголые разгоряченные тела. А Кукша многозначительно взглянул на воеводу: зря, мол, горячился — закончили работу и сами вышли.

— Это, князь, — помощники мои, — представил кузнец работников, — то — сын мой, Степан, — указал: он на краснолицего молодца, — а вот это — Самоха. Ему кузнечное дело по нраву пришлось, вот и осваивает.

— Что ж, похвальное усердие, — проговорил князь, придирчиво рассматривая чумазые лица и мус­кулистые тела, от которых на морозе валил пар, — и как успехи?

— Да научились уже кое–чему, — ответил за Кук­шу Самоха и спросил не лукавя: — Однако ты, Михаил Ярославич, по всему видать, приехал, чтобы не о наших успехах узнать, а по мою душу? Так ведь? Угадал я?

— Угадал, — кивнул князь, — а ежели ты о цели нашей догадался, так умывайся да в путь собирайся!

— Я за раз, — с готовностью ответил Самоха и, поймав на себе взгляд все понявшего кузнеца, стал по­спешно стягивать темный кожаный передник, испещ­ренный черными пятнышками — следами, оставлен­ными горячими искрами.

Быстро простившись с кузнецом и его сыном, гости, прихватив Самоху, направились к лошадям, дожидавшимся на улице. Кукша смотрел им в след и видел, как они» пару саженей не дойдя до его дома, останови­лись и воевода что-то принялся объяснять Самохе, ко­торый то и дело понимающе кивал. После короткого разговора они продолжили свой путь, а Кукша, поте­ряв интерес к происходящему, махнул рукой Степану и поспешил вернуться в кузницу, где его ждала работа.