— Белобородов! Белобородов! Капитан! — кричал он в трубку после своих команд. — Не жалей! Не жалей ничего! Сейчас они драпанут, вот-вот! Честное слово! А без тебя — пропаду! Все пропадем! Не жалей бэка!

— Как у тебя на правом, на правом фланге, говорю? — басил взволнованно Белобородов. — Мы привязываем все хозяйство. Держись! Сам держись! Подходят?

— Да, рядом! Прицел 58! Беглым — огонь!

«Сволочь! Гад! Дерьмо собачье!» — как-то одновременно ругался мысленно он, думая о Просвирине, который, застрелив Рюмина, прилепил его к телефону.

— Щеголев! — крикнул он. — Щеголев!

Щеголев перебежал к нему. На Щеголеве не было ремня, а ворот гимнастерки был разорван чуть не до пупа, и на его поросшей между сосками груди темнели какие-то кровоподтеки.

— Второй готов!

Не отрывая трубки от уха, Ардатов скомандовал:

— Бери всех! Кого сможешь! Останови их! — он выбросил свободную руку в сторону танков. — Иначе!.. Давай! Нет, — оттолкнул он Щеголева, когда тот было бросился к его бутылкам, и Щеголев побежал, почти не пригибаясь, крича:

— Все ко мне! Все ко мне!

И тут связь и оборвалась.

— Белобородов! Белобородов! Белоборо-д-дов! — шептал уже Ардатов, холодея, потому что трубка вдруг как умерла, — тот обычный шорох, писк, низкий, чуть слышный фон, который давала целая линия, исчезли. — Белобородов! Белобородов! Белобородов! Белобо…

Он швырнул трубку на рычаг.

— Связь! Живо! Пулей! Ну! — прохрипел он Николичеву, и так как Николичев чуть замешкался, всего на секунду, он выдернул пистолет. — Ну! Ты — тоже! — рявкнул он на Варфоломеева. — Ну!

Хватившись за кабель, Николичев побежал, пропуская кабель через кулак, а Варфоломеев, выпучив глаза, все никак не мог сдвинуться с места.

— Связь! Вперед! — рявкнул на него Ардатов и, дернув за плечо, толкнул за товарищем. — Кабель! — хлестнул он вдогонку, и Варфоломеев, упав на колени, схватился за кабель. — Вперед! — снова как хлестнул его Ардатов, но тут его кто-то толкнул, он увидел, что это Талич с гранатой и Чесноков с бутылкой КС, которую он держал за горлышко.

— Белобородов! Ухо! Ухо! Ухо! — еще раз заорал он в трубку и, выругавшись: «А, дьявол!» — цапнув противотанковую гранату и вторую бутылку, побежал за Чесноковым.

Ему мешали убитые и раненые, он так же, как Талич и Чесноков, прыгал через их ноги и плечи, и еще только один раз вспомнил о замолчавшей трубке, еще один раз похолодело у него на душе, а потом, пока он бежал за Чесноковым, за его выцветшей от солнца, но теперь грязной от окопной глины гимнастеркой на спине, не упуская ее из поля зрения, он видел и другое — берег Весновки, жену, дочь, отца, их дом, горы, Нечаева, госпиталь в Кезу, Валентину, командирский резерв, сталинградские улицы, шофера с сожженной машины, Старобельских, майоршу, рассвет здесь и ружье ПТР — и весь этот день, который заканчивался так плохо, потому что связи с Белобородовым уже не было, потому что оставалось драться с немцами самим, а это дело было, конечно, безнадежным.

У Талича не получилось, не получилось у него ни черта. Не умел он это делать, не успел научиться: он, поди, и ни разу не проходил обкатку танками. Талич выбежал в маленький, только начатый ход сообщения, с разбегу не замечая, что ход становится все мельче, то есть, что сам Талич на бегу все больше вырастает над его стенками, а значит, все больше подставляет себя под пули. И он получил куда-то пулю или несколько, потому что — Ардатов хорошо это видел — Талич вдруг споткнулся, но он тут же снова выпрямился, и уже по земле, так как ход сообщения кончился, побежал навстречу Т-3, но не добежал, упал, Т-3 проехал через него, а граната не взорвалась.

— Гад! — крикнул Чесноков. — Вы — того! — скомандовал он Ардатову и побежал наперерез талическому Т-3.

«Ага! — обрадовался Ардатов, высунувшись на мгновенье, чтобы посмотреть на пехоту немцев. — Лежат!» — Он не сообразил, что немцы лежат потому, что Белобородов там, на ОП, крича тоже в замолкшую трубу, глядя то в свой блокнот, то на карту, бьет и без его, Ардатова, команды по рюминским реперам, то приближая снаряды к траншее, так что они рвались в сотне метров от нее, то удаляя на два деления прицела и укладывая серию за серией взрывов, не дает пехоте подняться, закрывает Ардатова и всех от нее.

«Ну же! Ну же! Ну же! — говорил Ардатов своему Т-3, стоя на колене и прижавшись лбом к стенке хода сообщения. Земля была теплой, жесткой, приятной. Он чувствовал лбом, как она все сильнее дрожит, передавая лязг и сотрясение гусениц. — Я тебе сейчас… Ну же!»

Когда грохот и лязг приблизились так, что в них уже различался звон металлических пальцев, скрепляющих звенья, когда дыхнуло соляркой, когда земля, содрогаясь, загудела, когда грохот заглушил даже разрывы снарядов, когда как будто даже потемнело, Ардатов резко выпрямился, одновременно дернув полотняную лямку предохранительной чеки на ручке гранаты и резко отвел с ней руку назад.