Курсовой пулеметчик дал по нему длинную очередь, наверное, этот курсовой пулеметчик ахнул в душе, потому что сразу же понял, что он бессилен, что все для него кончено — Ардатов был в мертвом пространстве так близко, что видел, как отблескивает начищенная об землю сталь траков, как они сбегают с верхней точки гусениц вниз, роняя набившуюся между ними глину.

Пули прошли высоко над ним. Но его увидел и механик. Он рванул танк в сторону, так что танк занесло, но и для механика теперь все было поздно.

— На! — крикнул Ардатов, швырнув гранату в ленивец, и согнулся под бруствер.

Его ударило по затылку воздухом, воздух был таким плотным, что затылок заныл, как от удара валенком, но Ардатов, схватив бутылку, сделал два прыжка влево и, снова высунувшись, швырнул бутылку.

— На! — крикнул он опять и побежал к Чеснокову, чтобы отнять у него бутылку. Но Чеснокову не повезло. Чесноков поджег танк, но танк погнался за ним, став обеими гусеницами так, что ход сообщения был под его дном, и пулеметчик, поймав Чеснокова в прицел, всадил ему в спину целую очередь. Чесноков, как будто его ударили по позвоночнику ломом, сначала перегнулся назад и вскинул вверх руки, а потом упал на лицо, на свое курносое мальчишеское лицо.

Пока он падал, держа над головой руки, он встретился взглядом с глазами Ардатова, и Ардатов как будто услышал, как кричат его распахнутые сейчас от боли и от ужаса, что вот-вот он умрет, глаза. «Не надо!.. Не надо!.. Не надо!!!» — успели крикнуть они, прежде чем лицо Чеснокова ударилось об землю. Земля и погасила и этот последний страх Чеснокова, и погасила и боль в его худой, нескладной, юношеской спине.

Этот танк, не сбавляя хода, дымя, проскочил их оборону туда, где лежала немецкая пехота и остановился. Танкисты в горящих комбинезонах заполошно выскакивали из его люков, но кто-то, наверное, Надя, перестрелял их всех.

Когда два оставшихся танка развернулись и покатили назад, к пехоте, Ардатов вернулся к телефону.

Он ждал, когда починят связь, и сидел рядом с Рюминым. Передохнув чуть-чуть, он приподнял Рюмина, положил его удобней, на спину, так что Рюмин мог бы видеть небо, вынул из его карманов документы, письма, какие-то бумаги и затолкал все это в полевую сумку. Рюмин еще не закостенел, и когда Ардатов укладывал его, руки и ноги Рюмина хорошо слушались. Поправляя правую руку, Ардатов чуть пожал его ладонь, как бы говоря: «Мы держимся. Благодаря тебе. Спасибо».

— Вы мне не доверяете? Не доверяете, геноссе капитан? — спросил его Ширмер. Он сидел на корточках, наклонившись грудью к коленям.

— Откуда вы это взяли? — хмуро бросил Ардатов. Они были еще вдвоем. Рюмин в счет не шел.

— Вы мне не доверяете оружие. Заставляете лежать.

— Это не так. — Ардатов отвел со лба Рюмина волосы. Они были ссохшиеся от пота и пыли.

Ширмер не понял.

— Но я лежу. Все атаки лежал.

— И будете дальше лежать. Я приказываю, — подтвердил Ардатов. — И никакого оружия. В траншее — лицом вниз, руки на затылок! Вам ясно?

Ширмер молчал.

— Вам, Ширмер, ясно? — повторил еще жестче Ардатов. — Я вам, кажется, объяснил, что к чему?

— Ясно, — лицо Ширмера стало сосредоточенным. Он сел плотнее к стене, взял механически несколько комков глины и начал растирать их.

— Я подчиняюсь. Приказ есть приказ. Но…

— Никаких «но»! — оборвал его Ардатов. — Отрабатывайте легенду, где, как, почему вы попали в плен. На случай, если… если мы не удержимся. Ни один… — У Ардатова чуть не вылетело «ни один фриц», но он вовремя остановился, подыскивая слово, которое не обидело бы этого Ширмера, не оскорбило бы его, и вставил термин из пропаганды… — Ни один гитлеровец не должен видеть вас с оружием. Вы — пленный, только пленный. Поэтому — лицом вниз, руки на голову! Вы — трус. Понятно? Пусть ваши дознаватели услышат от нескольких гитлеровцев: «Он лежал на дне траншеи лицом вниз! Как последняя трусливая собака!» Это сработает на вас.

— Да? Да… — протянул Ширмер, наконец соображая.

— Будем надеяться, что вы выпутаетесь и в следующий переход вам больше повезет.

«Неужели все сложится именно так?» — подумал Ардатов, высовываясь из траншеи, чтобы увидеть солнце. Оно было низко, очень низко, ладони на три от горизонта, так что полынь за бруствером отбрасывала длинную-длинную тень.

«А если его отправить с Белоконем? — подумал Ардатов. — Вдвоем, незаметно, они проскользнут. — Он колебался, хотя этот вариант был заманчив: ползком, ползком, по-пластунски, скрываясь в полыни, осторожно извиваясь в ней, два здоровых, достаточно сильных человека, чтобы ползти три сотни метров, могли незаметно уйти. Но он вспомнил Стадничука. — Еще минут двадцать!» — решил он и крикнул:

— Белоконь! Сержанта Белоконя ко мне!

Ширмер подвинулся к нему:

— Геноссе капитан! Я должен сказать вам… Я решил… Мало ли что может быть, что случится со мной…

— Да? — Ардатов обернулся. Ширмер был прав — если бы они не удержались, если бы Ширмер попал к фрицам, еще не известно, выпутался бы он, и в этом случае все, с чем он шел к нам, пропало бы. «Тю-тю! Кошка съела!» — сердито подумал Ардатов.

— Что вы предлагаете? Быстрей! Они могут опять полезть.

Совсем не сбивчиво, четко, как по-писаному, не раз, видимо, обдумав все, что он будет говорить, Ширмер рассказал ему: