Требуя все новых и новых гекатомб русского пушечного мяса, союзники все время угрожали лишить нас подвоза снаряжения, если мы не выполним тотчас же их требований. Нам они сплавляли забракованные у себя партии оружия (особенно авиационного материала: наши летчики с горькой усмешкой называли присылаемые союзниками самолеты не аппараты, а «препараты»). За всю эту заваль они снимали с нас последнюю рубашку, два раза обогащаясь на каждой капле пролитой русской крови.

Россия добровольно низвела себя Лондонским протоколом на степень державы второго сорта. На конференциях мы были только «союзниками с правом совещательного голоса». Удельный вес Италии был там гораздо большим.

Один единственный раз за всю войну Россия вспомнила свою великодержавность и вытекающие из нее права. Сербская армия, брошенная союзниками на произвол судьбы, погибала в Албании. Французы отказались перевезти ее на Корфу. Сын Александра III вспомнил отцовский язык для Европы и сказал через головы оробевших своих дипломатов, что, если Сербов немедленно же не спасут, то Он, Император Всероссийский, выведет свою страну из войны… Пароходы у союзников немедленно же нашлись. Нашлись, бы у них и снаряды, и самолеты (и все — хорошего качества), разговаривая с ними Россия своим природным царственным языком — единственном на котором мы должны разговаривать с Европой…

Второе событие случилось в октябре. Турция объявила нам войну.

Событие исключительной важности, целиком изменявшее иерархию ценностей войны.

До сих пор война имела государственный смысл лишь для Германии («предупредительная война», вызванная, до того как Россия окрепла бы). Россия, вовлеченная в войну высокоморальными побуждениями защиты меньшого брата — Серба, лишь отбивалась.

С нападением на нас Турции, война приобрела для нас великодержавный смысл. Соображения духовного порядка — крест на Святой Софии. Соображения политические — проливы. Соображения экономические — те же проливы, без которых Россия осенью 1914 года уже начала задыхаться. Эти троякие соображения придали войне с Турцией активно-великодержавный (и творческо-великодержавный) характер, которого была лишена оборонительная война против Германии и Австро-Венгрии.

Эта истина оказалась скрытой от слепорожденных руководителей российской государственности времен ее упадка. Турцию они считали только второстепенным врагом, навязавшим нам второстепенный театр военных действий.

Ключи от Босфора полагали в Берлине… Сейчас мы видим, что ключи от Берлина находились на Босфоре. Овладей мы Константинополем весною 1915 года, все успехи Австро-Германцев были бы сведены на нет. Революция не произошла бы: «климат» в стране стал бы совсем не тот. Да и война не затянулась бы до 1917 года.

Турецкий фронт становился для России главным. Только там мы могли решать великодержавную задачу. Австро-Германский фронт ставился второстепенным. Там главное было — «продержаться».

Ничего этого не заметили — более того, не хотели заметить.

Это видел лишь Император Николай Александрович. У Него одного ум сочетался с духовностью — необходимое условие для управления великой страной вообще, — и Россией в частности.

Но Русский Царь уже не был хозяином в своей стране — не был хозяином своей вооруженной силы. Дважды Он повелевал овладеть Константинополем — и дважды это повеление не было исполнено Его военачальниками (Великим Князем в мае и гененералом Щербачевым в ноябре 1915 г.). А когда Государь назначил в третий раз овладеть Царьградом в апреле 1917 года — все сроки оказались безвозвратно пропущенными.

Вот основной стержень русской драмы в Мировую войну.

В январе 1915 года Фалькенгайн и Конрад решили нанести России смертельный удар в оба фланга — в Литве и Карпатах.

Беззаветная доблесть русских войск разбила в прах этот план.

Австро-Германское наступление было сломлено в Карпатах 8-й армией генерала Брусилова. На противоположном фланге — в Августовских лесах — немцы имели тактический успех против 10-й армии незадачливого Сиверса. Однако крепким ударом новообразованной 12-й армии генерала Плеве на Ломженском фронте — в Праснышском сражении — этот первоначальный успех немцев сменился поражением. Французы именуют Прасныш «Русской Марной».

Выигрышем колоссального зимнего сражения от Прасныша до Мезо Лаборча и Ужка наши успехи прекратились надолго. Отметим занятие Перемышля, последовавшее несколько позднее и не имевшее стратегического значения. По ликованию, охватившему всю Россию при этой вести, можно составить себе приблизительное понятие о том великом духовном подъеме, что охватил бы страну при известии о покорении Константинополя…

Подошли критические месяцы войны, когда наша Артиллерия, расстреляв свои запасы, перешла на поражение «четыре выстрела на пушку в день». Местные парки могли быть поданы на фронт не раньше середины лета. Промышленность не могла закончить своей «мобилизации» раньше начала осени.

В то же время неприятель, стабилизировав свой фронт на Западе, перебросил оттуда крупные массы войск и, перейдя на трехполковые дивизии, получил достаточные силы для решительного удара на Востоке. Наш снарядный голод, отнюдь не бывший тайной для противника, открывал ему широкие перспективы разгрома России с минимальными потерями.

Наша Ставка ничего не видела и ничего не предвидела.

Нельзя было продолжать вести широкие операции безоружными армиями. Нельзя было занимать этими безоружными армиями огромный и чрезвычайно невыгодно начертанный фронт.