У меня уже кончались деньги, когда я получил от аббата письмо, в котором он велел мне все бросить и незамедлительно вернуться в Тулузу. Я так и сделал и узнал, что к этому времени он получил несколько писем от короля Наваррского (деда Генриха IV). Этот монарх был страстным и в высшей степени любознательным поклонником философии и писал аббату, что мне следует прибыть в город По и нанести ему визит и что он заплатит мне от трех до четырех тысяч крон, если я сообщу ему секрет, узнанный мною от дворянина-иностранца. Аббата так раззадорила сия сумма, что он не давал мне покоя ни днем, ни ночью, пока я наконец не отправился в По. Я прибыл туда в мае 1542 г. Я работал не покладая рук и, следуя полученному мною от пройдохи-иностранца рецепту, в конце концов добился успеха. Когда к удовольствию короля это произошло, я получил обещанную награду. Он был готов заплатить и больше, но его отговорили от этого пэры его двора даже те из них, кто ранее жаждал моего прибытия. Тогда он сердечно меня отблагодарил и отпустил с миром, сказав, что, если в его королевстве есть что-то, чем он может меня наградить, конфискованное имущество или нечто подобное, то он будет только рад это сделать. Я счел, что этих грядущих конфискаций мне, возможно, придется ждать довольно долго, и что в конечном итоге они мне так и не достанутся, и решил вернуться к моему другу-аббату.

По дороге из По в Тулузу я узнал об одном монахе, который был весьма сведущ в вопросах натурфилософии. По возвращении я нанес ему визит. Он отнесся ко мне с жалостью и с теплотой и добротой в голосе дал мне совет больше не тешить себя подобными экспериментами, ложными и софистскими по своей природе, а прочесть хорошие книги древних философов, из которых я, возможно, узнаю не только истинную сущность алхимии, но и точную последовательность необходимых операций. Мне сей мудрый совет пришелся по душе, но прежде чем ему последовать, я вернулся к тулузскому аббату, дабы отчитаться перед ним о наших общих восьмистах кронах и одновременно разделить с ним вознаграждение, полученное мною от короля Наваррского. Его не слишком обрадовал рассказ о моих похождениях с момента нашего первого расставания и, похоже, еще меньше обрадовало мое решение отказаться от поисков философского камня, так как он думал, что мне по плечу его найти. От наших восьмисот крон осталось всего сто семьдесят шесть. Расставшись с аббатом, я вернулся в свой собственный дом с намерением оставаться там до тех пор, пока я не прочту книги всех древних философов, а затем отправиться в Париж.

Я прибыл в Париж на следующий день после Дня всех святых [137] 1546 года и посвятил год прилежному изучению трудов великих ученых. Среди них были «Turbo. Philosophorum» Доброго трирца, «Увещевание природы странствующему алхимику» Жана де Мёнаи некоторые другие достойные книги. Однако не имея четкой доктрины, я не вполне понимал, в каком направлении продолжать изыскания.

Наконец я нарушил свое уединение, но не для того, чтобы встретиться с прежними знакомыми — адептами и ремесленниками, а с целью попасть в общество истинных философов. Но в их среде мои мысли пришли в еще больший хаос, так как в сущности я был совершенно сбит с толку многообразием опытов, которые они при мне ставили. Тем не менее подстегиваемый своего рода безумной страстью или вдохновением, я стал лихорадочно штудировать труды Раймунда Луллия и Арнальдо де Виллановы. Их прочтение и обдумывание прочитанного заняло еще один год, и я наконец решил, в каком направлении мне следует двигаться. Однако прежде чем взяться задело, мне потребовалось время, чтобы заложить еще одну весьма существенную часть моего наследства. Это произошло лишь в начале Великого поста [138] 1549 г. Я приобрел все необходимое и приступил к работе во второй день Пасхи. Тем не менее не обошлось без беспокойства и противодействия моих друзей. Один из них спрашивал меня, что я собираюсь делать и не пора ли перестать тратить деньги на подобные глупости. Другой убеждал меня в том, что если я куплю так много древесного угля, то усилю тем самым уже существующее подозрение, что я фальшивомонетчик. Третий советовал мне купить какую нибудь должность в магистратуре, так как я уже в то время был доктором права. Мои родственники высказывались в еще более неприятном для меня ключе и даже угрожали мне тем, что, если я не откажусь от своих сумасбродных затей, они пришлют ко мне в дом отряд полицейских и разобьют вдребезги все мои печи и тигли. Я был крайне изнурен этим непрерывным преследованием, но находил утешение в моей работе и продвижении эксперимента, которому я уделял большое внимание и который благополучно длился день за днем. В это время в Париже свирепствовала страшная эпидемия чумы, прервавшая всякое общение между людьми и оставившая меня наедине с собой, как я того и хотел. Вскоре я имел удовольствие отметить прогресс в ходе эксперимента и наблюдать последовательную смену тех трех цветов, которые, по мнению философов, всегда предвещают близость успешного завершения работы. Я отчетливо видел, как они сменяют друг друга, и на следующий день, первый день Пасхи 1550 г., я совершил великое деяние. Некоторое количество обычной ртути, которую я перелил в стоящий на огне маленький тигель, менее чем за час превратилось в самое высокопробное золото. Моей радости не было предела, но я не стал хвалиться своим достижением. Я возносил хвалы Всевышнему за его доброту ко мне и молил его лишь о том, чтобы он позволил мне так распорядиться долгожданным богатством, чтобы еще больше восславить Его и Его деяния.

На следующий день я отправился в Тулузу, дабы найти аббата в соответствии с взаимным обещанием сообщать друг другу о сделанных нами открытиях. По пути я зашел к мудрому монаху, который ранее помог мне своими советами, но к своему прискорбию узнал, что и монах, и аббат умерли. После этого я не захотел возвращаться домой и удалился в другое место, чтобы дождаться там одного из моих родственников, которому я поручил распорядиться моим имуществом. Я велел ему продать все принадлежащее мне имущество, движимое и недвижимое, и с вырученной суммы выплатить мои долги, а все оставшиеся деньги разделить между теми, так или иначе связанными со мной людьми, кто в них нуждается, дабы они смогли насладиться какой-то частью выпавшего мне изрядного богатства. Мои соседи вовсю судачили о моем поспешном отбытии. Самые умные из моих знакомых считали, что я, сломленный и разоренный безумными тратами, продаю то немногое, что у меня осталось, чтобы покинуть родные края и скрыть свой позор в дальних странах.

Мой вышеупомянутый родственник присоединился ко мне 1 июля, после того, как выполнил все, что я ему поручил. Мы вместе отправились на поиски свободной страны. Сперва мы удалились в Швейцарию, в Лозанну. Пожив там какое-то время, мы решили провести остаток наших дней в одном из славнейших го ро до в Гер мании, ведя тихую и лишенную помпезности жизнь».

Так заканчивается история Дениса Захария, написанная им самим. В ее конце он менее искренен, чем в начале, не вполне проливая свет на истинные мотивы своих притязаний на открытие философского камня. Представляется вероятным, что подлинную причину своего отбытия он вложил в уста его самых умных знакомых, полагавших, что на самом деле он был доведен до нищеты и хотел укрыть свой позор в других странах. Больше о его жизни ничего не известно, и никто так никогда и не узнал его настоящего имени. Он написал алхимический труд под названием «Истинная натурфилософия металлов».

Джон Ди и Эдвард Келли, бывшие компаньонами в течение столь длительного времени и перенесшие в обществе друг друга столько удивительных превратностей судьбы, заслуживают быть упомянутыми вместе. Ди был личностью неординарной во всех отношениях, и если бы он жил в эпоху, менее склонную к безрассудству и суеверию, то с его способностями мог бы оставить после себя блестящую и прочную репутацию. Он родился в Лондоне в 1527 году и с самых ранних лет обнаружил любовь к познанию. В возрасте пятнадцати лет он был отправлен в Кембриджский университет. Ди так любил книги, что регулярно уделял им по восемнадцать часов в день. Из остальных шести часов четыре он тратил на сон и два на еду. Столь интенсивные занятия не вредили его здоровью и делали его одним из лучших студентов своего времени. Однако, к сожалению, он забросил занятия математикой и истинно й философией и предавался бесплодным оккультным фантазиям. Он изучал алхимию, астрологию и магию, и тем самым настроил против себя власти Кембриджа. Ходившие слухи о его занятиях колдовством делали его дальнейшее пребывание в Англии не вполне безопасным, и в конце концов, чтобы избежать преследования, ему пришлось удалиться в Лёвенский университет. В Лёвене он познакомился с множеством родственных ему душ, знавших Корнелия Агриппу во время пребывания последнего в этом городе. Они постоянно развлекали молодого англичанина рассказами о дивных деяниях этого великого магистра герметических тайн. Общение с ними стало для Ди своего рода мощным катализатором продолжения поисков философского камня, которые вскоре стали занимать едва ли не все его помыслы.

Он недолго пробыл на континенте ив 1551 г. в возрасте двадцати трех лет вернулся в Англию. При содействии друга, сэра Джона Чика, он был любезно принят при дворе короля Эдуарда VI, где ему было назначено (трудно сказать, за что) пособие в сто крон. Несколько лет он профессионально занимался астрологией в Лондоне: составлял гороскопы, предсказывал будущее и указывал на удачные и неудачные дни. Во время правления королевы Марии он попал в беду: его заподозрили в ереси и обвинили в покушении на жизнь Марии путем колдовства. Его судили за второе преступление и оправдали, но оставили в тюрьме на основании первого обвинения и отдали на милость епископа Боннера. Он был на волосок от сожжения на Лондонском мясном рынке, но так или иначе ухитрился убедить сего лютого фанатика в безупречности своей веры, и в 1555 г. был отпущен на свободу.

С вступлением на престол Елизаветы для Ди настали времена получше. Есть основания считать, что во время пребывания королевы в Вудстоке ее слуги справлялись у него о том, когда умрет Мария, и что в первую очередь эта деталь послужила причиной серьезного обвинения, по которому его отдали под суд. Теперь они более открыто приходили узнать будущее их владычицы, а Роберт Дадли, прославленный граф Лестерский, был послан приказом самой королевы выяснить наиболее благоприятный день для коронации. Елизавета была столь благосклонна к Ди, что несколько лет спустя удостоила своим визитом его дом в Мортлейке, чтобы осмотреть его кунсткамеру, а когда он заболел, отрядила для его лечения своего личного доктора.