— А кто же еще? Брюс Уиллис? — Беккет не попал в зону страйка. Толпа зазвенела своими дурацкими колокольчиками.

— Дино Мартино, так?

«Бог ты мой, мы что, в угадайку играем?»

— Да, Каз, более известный как Дин Патрик Эверс. Мы с тобой клейстером объелись во втором классе, помнишь?

— Ну да, это ты! — заорал Каз, заставив Эверса отдернуть трубку от уха. — Я и сказал тому копу, что он несет полную херню! Детектив Келли, блин!

— Господь с тобой, о чем ты?

— Да какой-то придурок тут притворялся копом. Я его сразу раскусил, уж слишком официальный тон он себе выбрал.

— Ну да, — сказал Эверс. — Где это слыханно, чтобы полицейский говорил официальным тоном…

— Парень мне сказал, что ты, мол, умер, а я ему: «Если он умер, как же я только что разговаривал с ним по телефону?» А этот недокоп говорит: «Думаю, вы ошибаетесь, сэр. Вы явно говорили с кем-то другим». А я ему: «Так я ж его только что видел на стадионе по телевизору». А он мне: «Либо вы видели кого-то похожего на него, либо кто-то похожий на него лежит сейчас мертвый в его квартире». Ну, как тебе?

Беккет выполнил бросок с отскоком. Его разносторонность публике нравилась. — Если это не розыгрыш, то кто-то, кажется, совершил большую ошибку.

— Думаешь? — Каз выдал свой фирменный резкий смешок. — Особенно учитывая то, что мы с тобой говорим прямо сейчас.

— Так ты позвонил, чтобы узнать, жив ли я?

— Ага. — Успокоившийся Каз теперь казался озадаченным.

— Скажи, а если бы я все-таки умер, ты бы мне оставил сообщение на автоответчике?

— Чего? Блин, я не знаю. — Каз казался озадаченнее, чем когда бы то ни было. Его, правда, удивляло все: события, люди, может, даже его собственное бьющееся сердце. Эверс подумал, что, может быть, поэтому он так часто злился. А когда не злился, то всегда готов был разозлиться.

Вдруг он понял, что думает о Казе в прошедшем времени.

— Парень, с которым я говорил, сказал, что тебя нашли в твоей квартире. И что умер ты довольно давно.

Тут сосед Эверса снова ткнул его локтем. — Неплохо выглядишь, приятель.

На гигантском экране показывали темную спальню Эверса. Такую домашнюю, знакомую и вместе с тем жуткую. Посреди кровати, которую он когда-то делил с Элли, и которая теперь была для него слишком большой, неподвижно лежал Эверс. Бледное лицо, полуприкрытые глаза, синюшные губы, раззявленный рот. На подбородке древней паутиной засохла пена.

В желании удостовериться, что глаза его не подвели, Эверс повернулся к соседу. Да только сосед исчез: его место оказалось пустым, как и весь их ряд, вся трибуна и вообще вся «Тропикана». А вот игроки с поля никуда не делись.

— Они сказали, что ты руки на себя наложил.

— Неправда, — ответил Эверс и подумал: «Просроченный эмбиен, чтоб его. Да и смешивать его с виски было идеей не из лучших. Когда же это произошло? В прошлую пятницу?»

— Да, я знаю, ты бы такого не сделал.

— Так ты смотришь игру?

— Выключил. Этот чертов коп меня расстроил.

— Включи-ка снова, — попросил Эверс.

— Ладно, — ответил Каз. — Только пульт возьму.

— Знаешь, нам стоило относиться получше к Лестеру Эмбри.

— Дела давно минувших лет, приятель. Или дней. Черт, забыл, как там правильно.

— Может, и нет. Постарайся впредь быть не таким злым. Быть добрее к людям. И вообще ко всему. Сделаешь это ради меня, а, Каз?

— Господь с тобой, старина! Ты словно цитируешь какую-то холлмарковскую открытку на День матери.

— Может быть, — ответил Эверс, и от такой мысли он почему-то загрустил. У питчерской горки Беккет ждал сигнала от кэтчера.

— Эй, Дино! Вон он ты! Мертвым ты точно не выглядишь! — Каз хрипло хихикнул.

— Да я себя мертвым и не чувствую.

— А я уж было испугался. Чертов шутник! Как у него вообще оказался мой номер?!

— Не знаю, — ответил Эверс, обозревая пустой стадион. Хотя, конечно же, он знал. В Тампе и Сент-Пите жило в общей сложности девять миллионов человек, но после смерти Элли Эверс мог вписать в графу экстренных контактов только номер Каза. От этого становилось еще грустнее.

— Ладно, приятель, наслаждайся игрой. Может, на следующей неделе сыграем в гольф.

— Посмотрим, — ответил Эверс. — Держись, Каззи и…-

Тут Каз к нему присоединился, и они вместе продекламировали окончание фразы, как делали уже много-много раз:

— Не дай ублюдкам себя достать!

Вот и все, разговор окончен. Краем глаза Эверс уловил какое-то движение. Он осмотрелся с телефоном в руках и увидел, как давешний привратник медленно, со скрипом ведет вниз по ступенькам дядю Элмера и тетю Джун. Увидел и нескольких своих пассий из средней школы, одну из которых поимел, когда та была в полубессознательном (а то и бессознательном) состоянии. За ними шла мисс Притчетт с распущенными в кои-то веки волосами, и аптекарша, миссис Карлайл, и старенькие соседи, Дженсены, у которых Эверс в детстве воровал с заднего крыльца пустые бутылки на сдачу. С другой стороны не менее древний привратник заводил на верхние ряды трибун бывших служащих «Спиди». На некоторых красовались синие униформы. Эверс узнал Дона Блантона, которого допрашивали по делу о детской порнографии в середине девяностых, и который повесился в Малдене у себя в гараже. Эверса тогда поразило, что кто-то из его знакомых мог быть замешан в таких вещах. Да и последний поступок Дона его поразил не меньше. Дон Эверсу нравился, и ему не хотелось его увольнять, но с такими-то обвинениями, что еще ему оставалось делать? Ведь репутация работников компании прямо отражалась на графе доходов.