Шрифт:
Вполне очевидно, что это будет означать разрыв со светским и демократическим характером нашего государства. Логическим же продолжением такого подхода может стать объявление уголовно наказуемым деянием публично сделанное гражданами заявление о том, что, с его точки зрения, «бога нет», или научный анализ становления какой-либо религии вне «божественного откровения».
Кроме того, происходящее находится в вопиющем противоречии с правами, зафиксированными статьей девятнадцатой международного пакта о гражданских и политических правах, статьей пятнадцатой Международного пакта о социальных, экономических и культурных правах, статьей тринадцатой и четырнадцатой Декларации прав человека и гражданина РФ и Конституции РФ.
Мы требуем немедленно прекратить это позорное дело…
– Дела та еще никакого нет, – ворчал Веньковский. – И потом, Володя, как ты это назовешь? Мы же не можем действительно заявить темой заседания кафедры обсуждение литературного произведения! Это может быть лишь нашим частным мнением…
– Андрей, если вам надо идти, идите, – сказал заведующий. – Дальше мы сами!
Аспинин договорился со Степуновым созвониться и ушел.
Андрей сел в автомобиль, когда позвонил Афанасьев.
– Подгребай к речному вокзалу. К Олегу поедем. Насчет Валерьяна, – сказал он.
Смеркалось. Красные и желтые огни автомобилей неспешно текли впротивоход по краям бульвара, как водоворот на реке. Андрей оставил машину и добирался на метро.
Афанасьев, чернявый и густоволосый, – он почти не изменился за годы, что они не виделись, лишь округлилось лицо, и пиджак он носил на четыре размера шире, – ждал у въезда в ВИП зону. Друзья обнялись. От костюма Афанасьева в мелкую полоску и крахмальной сорочки пахло дорогим одеколоном. Костя выслушал Андрея.
Черный внедорожник, не останавливаясь, миновал мягко взмывший шлагбаум.
– Скорее всего, Валерьяна хотят использовать как барабан или повесить на него свои дела, – сказал Афанасьев. – Я говорил с Олегом. Он вас помнит.
У пристани, в стороне от частных катеров и яхт, втиснулось судно класса «Скат» из серого углепластика и стекла под именем «Атлантида». Аспинин лишь однажды видел подобную яхту в Копенгагене на пристани у королевского дворца. От трапа скользнул черный «Майбах».
– Вот что значит, человек окончил Плешку с отличием и в двадцать пять свою биржу открыл! Сейчас даже в спорт без мозгов не берут! – Костя легонько хлопнул приятеля по предплечью и засмеялся «хе-хе-хе». – Не тушуйся – он нормальный мужик! Не скурвился.
На пристани воняло гнилой рыбой. На борту два комодистых мужика в костюмах и со скучными физиономиями кивнули Афанасьеву.
– Что в портфеле? – спросил один Андрея, заглянул и удовлетворенно кивнул.
Гости переобулись в войлочные тапки. Туфли оставили в коробках. Втроем с охранником пошли по тиковой палубе вдоль плоских деревянных панелей с углублениями по всей длине коридора и соплами по периметру стен. Из сопел дул горячий воздух, и, несмотря на зябкую погоду, на палубе было тепло.
Обширную кают-компанию заставили диваном и креслами, обитыми светлой кожей. Отполированные до «блеска атласа» деревянные стены, будто исцарапали грубой кистью. Но от художественной «небрежности» здесь было уютней.
В зале попивали коктейли мужчины и женщины. Все были в войлочных тапочках или босиком и одеты по-походному с изысканной небрежностью в джемпера, спортивные брюки или джинсы. Аспинин узнал два-три примелькавшихся по телевизору лица. Кое-кто кивнул Афанасьеву. Он им бросил: «Привет, босяки!»
Ухоженный мужчина лет сорока в белом зауженном шелковом костюме и в прозрачной рубашке с россыпью крупных камней на груди в своем наряде чем-то напоминал барона колумбийской наркомафии из Голливудского фильма. Олег простецки протянул голые костлявые пятки: туфли и носки валялись рядом.
– Привет, Олег! С маскарада? – по-свойски спросил Афанасьев.
– О! Костик! Ната в галерею вытащила к знакомым художникам. Мы перед вами вошли, – проговорил хозяин негромким голосом, кряхтя, поднялся и пожал вошедшим руки.
На его запястье красовались фасонистые «Ланге» из белого золота, с перламутровым циферблатом и полусотней белых бриллиантов на ремешке из галюши.
– Я бы тебя тоже не узнал, – вежливо ответил Деревянко Андрею. – Тренируешь?
Он был курнос и со шрамом наискось от левого угла рта. Это придавало ему лихой вид. В его взгляде льдилась вежливая учтивость. Андрей знал такой взгляд у многих публичных людей, которым его представляли на вечеринках для известных спортсменов.
Афанасьев и Аспинин сели в кресла напротив. Официант в белой тужурке с железными пуговицами подал им фужеры и запотевшую бутылку «Лафит Ротшильд».