— Это обязательно? — спросила Лида.

— Да. На нем не должно быть ничего, что позволит опознать тело.

Она кивнула, неуверенно подергивая себя за волосы. Чан отвернулся, потому что не мог видеть, как она волнуется из-за человека, который бил ее полипу. Юноша снова свернул ковер и послал жену убитого за машиной, пока Лида терла пол, смывая кровавые пятна.

— Лида, его будут искать.

Она все еще стояла на коленях.

— Я знаю.

— Как жена объяснит его исчезновение?

— Завтра она собирается сообщить на его работу, что он уехал к заболевшему дяде в Казань. У него там на самом деле есть дядя, так что ей поверят. По крайней мере это даст ей время решить, что предпринять.

Он не стал говорить, что кому-то может прийти в голову проверить, выдавались ли выездные документы. Не надо ее заваливать всеми вопросами одновременно.

— Хорошо, — обронил он и опустился на колени рядом с ней. Чан накрыл ладонью ее руку на полу. — Почему ты заботишься об этой женщине? Почему не хочешь, чтобы она отправилась в тюрьму? Она ведь никто для тебя.

— Она мне напоминает кого-то, — негромко промолвила она. — Кого-то такого же надломленного, кому тоже нужна помощь.

— Мать?

Она пожала плечами.

— Тут вот еще что, — добавила она изменившимся тоном. — В столе Малофеева я нашла коробку с его служебными печатями. Мы можем использовать их на любых документах, которые нам нужны. — Она посмотрела на него. — Мы сможем использовать их, когда нужно будет уезжать.

— Я всегда говорил, что ты лиса. — Он поднял прядь ее волос и позволил им соскользнуть по пальцам. — Копаешься в корзинах и ящиках столов, используешь для дела все, что находишь. Острые зубы, острый разум. Темные норы, чтобы прятаться.

Она долго смотрела на него.

— Я люблю тебя, Чан Аньло, — просто сказала она.

Только потом, когда он под покровом ночи вынес тело, положил его в багажник и повез их всех через московские улицы, у Чана появилось время подумать о том, кого имела в виду Лида. Кто-то надломленный, кому нужна помощь. И тут ему впервые пришло в голову, что она могла иметь в виду не свою мать, а саму себя.

В лесу женщина снова потеряла покой. Чан слышал рядом с собой ее дыхание, тихое и отрывистое. Она вскидывалась от каждого колыхания тени и ступала осторожно, как лань. Когда над головой ее ухнула сова, она замерла. Утонченное создание с ярко накрашенными губами, которое так равнодушно улыбалось ему в ресторане гостиницы «Метрополь», здесь, вдали от люстр и сигар, было чужим. Женщина прижималась к его плечу, то и дело вздрагивала и тихо ахала от испуга. Но Лида с другой стороны шла молча и уверенно, переступая через скрытые под снегом ямы и впадины под куполом черных сосновых крон. Глаза ее были широко раскрыты; взгляд сосредоточен. Лицо ее то и дело поднималось, как будто она принюхивалась к ночному воздуху с лисьей осторожностью.

Труп был тяжелым. Чан нес его на плече, отчего шаги его потеряли легкость, и он то и дело спотыкался о незаметные сухие ветки на земле. Женщина пыталась ему помочь, то руку поддержит, то угол ковра поправит, но от этого ему было только труднее удерживать равновесие. Лида к его ноше не прикасалась, и даже в темноте он чувствовал, какое отвращение у нее вызывал человек с волчьими глазами. То, что она не желала прикасаться к телу, его успокоило.

— Дальше идти смысла нет, — сказала Лида, которой хотелось побыстрее освободить Чана от его ноши.

Но тут заговорила жена. В ледяной тишине леса голос ее прозвучал, как звон надтреснутого бокала.

— Еще рано. Надо пройти дальше, глубже в лес.

— Антонина, — произнесла Лида так тихо, что ее слова едва не унес ветер, — мы уже отошли далеко от дороги. Никто сюда не зайдет.

С помощью жены чиновника Чан положил тело на землю, и она тут же опустилась рядом с ним и положила руки на завернутый ковер, как будто показывая, кому принадлежит то, что было внутри. Никто не произнес ни слова. Чан размял плечи и осмотрелся. Это место было ничем не хуже других. Бледная луна с трудом пробивалась через переплетение веток, но там, где свет просачивался, укрытая снегом земля превращалась в суровое синее море, а стволы деревьев — в серебряных стражей. Он взял у Лиды лопату и начал копать.

Работать было тяжело, земля настолько промерзла, что стала твердой, как камень. Делая ритмичные удары, Чан чувствовал, что его сухожилия могут в любую секунду порваться, но продолжал копать. Не в первый раз ему приходилось хоронить труп в лесу или выносить тело товарища с поля боя. Где бы он ни был, в любой стране, смерть преследовала его. Печаль поднималась из земли с каждым ударом лопаты, каждый выброшенный из ямы ком пах смертью. Запах сгущался в яме, и китаец вдыхал его, пока у него не заболели легкие.

— Хватит, — тихо произнесла Лида.

Чан удивленно поднял голову. Он почти забыл, что не один здесь. Девушка-лиса стояла недалеко, среди деревьев, и лицо ее было скрыто тенью.

— Хватит, — снова сказала она. — Этого достаточно.

Она имела в виду могилу? Или говорила о самой смерти?

Жена чиновника все еще стояла на коленях рядом с ковром, склонив голову и скрыв лицо за занавесом волос. В темноте она выглядела так, будто превратилась в часть леса, будто уже никогда не встанет с этой холодной земли. Чану вдруг подумалось, что сейчас ей, наверное, кажется, что это она должна лежать завернутой в ковер, что это она должна остаться здесь, в холодной земле. Он бросил лопату и потянулся к ковру, но в эту самую секунду донесшийся из леса хруст веток заставил женщину вздрогнуть и вскочить на ноги. Глаза ее округлились от страха, лицо в лунном свете казалось совершенно белым.