В этот самый четверг мы с Леной днем пошли в университетский колледж, и я постояла на прозрачном балконе, прогулялась по учебным аудиториям, просмотрела программы, потом мы перекусили (время ланча для всей Европы святое) в столовой колледжа, где «дагенсланч» для студента стоит 35 крон (около 4 долларов), такой же для преподавателя — 55 крон (6 долларов). А потом зашли в упоительный магазин, где торгуют чаем (более 50 сортов вразвес), кофием и «тысячью мелочей», имеющих к ним отношение, — изготовленными по бабушкиным рецептам сладостями (включая марципановые яйца всех мыслимых и немыслимых цветов и размеров), ситечками, кофейниками, чайниками, ложечками, чашками и чашечками разнообразных фирм и стран. Мне больше всего понравились классические обливные английские чайники (одноцветно синие, зеленые, коричневые) ценою не меньше пятидесяти долларов за штуку. И вот любуюсь я этими чайниками, пока Лена выбирает яйцеобразные пасхальные подарки для родных и близких, и вижу рядом девочку в косынке узлом под подбородком, как у нас в деревнях, с крупнонакрашенными по лицу рыжими конопушками, подведенными черным бровями и красным — щеками. Оказалось, что это и есть одна из двух с половиной тысяч, то есть натуральная ведьма, и вот они все уже идут маршем по главной торговой улице, веселя народ, ведьмы и ведьмочки, а то и затесавшиеся ведьмаки. Ведьмочки еще и торгуют всякой ерундой, чтобы им дали денежку. А на следующий день, в Страстную пятницу, другие, а может, и те же самые люди направляются от главной, торговой площади Висбю шествием на гору Голгофу. С деревянным крестом первым идет пастор. Католичество здесь в явном меньшинстве, лютеранская церковь не отделена от государства, но в лютеранском богослужении я заметила элементы католической службы, да и иконы в церкви есть православные — экуменизм! К шествию на Голгофу допущены представители всех христианских конфессий, и все печально движутся на гору, на самое мрачное место, место повешения (в Средние, разумеется, века) за городской стеной. Там водружают крест и совершают молебен. На крепком балтийском ветру, на самой высокой точке окрестности.

Но вернемся к теме прозрачности.

Среди готландских (висбюских) ремесленников особо почетное место занимают стеклодувы, и все их действия открыты — заходите, глазейте, восхищайтесь, выбирайте, покупайте. Вот она, печь под полторы тыщи градусов, вот и готовые изделия, хрупкие и прозрачные. Глаза разбегаются — руки тянутся к кошельку. Представляю себе, что делается, когда в городе полно туристов; сейчас не сезон, и город прозрачен, и стеклодувы доступны, и ухожу с подарком — чудесным бокалом голубого стекла на длинной-длинной ноге. А по бокалу — как сороконожка пробежала, цепь крошечных пузырьков, это считается брак, и оттого бокал дешевле, а по мне — так гораздо лучше. Пузырьки в стекле — как прозрачность в прозрачности, прозрачность в квадрате. И бутылки здесь есть с круглой выдутой мастером обливной дыркой посередине — затейливые, тоже вдвойне прозрачные.

Когда идешь по дорожке вдоль моря, за пределами старого города на берегу встречаешь современное архитектурное сооружение, состоящее из двух огромных цилиндров, полустеклянных, полукирпичных, соединенных прозрачными переходами. Это местная городская больница, и палаты для тяжелых больных, неходячих, расположены так, что окна полукругом выходят на море и небо, знаменитые балтийские закаты заходят в помещение. Лена рассказала, как посещала знакомого больного, — и, войдя, уставилась на потрясающий закат. Пейзаж — феерический и каждый вечер разный по краскам — с доставкой больному. А рядом с больницей вертолетная площадка для тех, кого с острова срочно надо доставить в больницу. Или — перевезти из больницы в Стокгольм, если потребуется. Медицинская забота о человеке здесь, в Швеции, бесплатная, как и забота об образовании.

Изножье больницы почти подходит к берегу моря, где гнездятся птицы.

Вертолет с красным крестом на пузе я видела собственными глазами — вдруг зажегся красный светофор, прямо на дорожке, перед пешеходами и автомобильной трассой, заверещал сверху-сбоку, вылетел из-за мыса, приземлился на круглую красную площадку, огражденную прозрачным (!) пластиком.

И здесь болеют, и страдают, и умирают. Но — не слышно и не видно страданий, болезней и плача.

Шумят прозрачные крылья вертолета. Летят, перебирая прозрачными в полете крыльями, птицы. Плещется прозрачная волна. Мелькают прозрачными колесами велосипедисты.

Все пропускает свет: влага, перебирающие ногами люди, велосипеды, даже больница. Колокольня. Церковь. Руины.

Висбю — обладатель коллекции руин средневековых церквей и монастырей. В церкви Святого Духа епископ в XI веке благословил тех, кто нес христианство в Ригу. Руины величественны и прозрачны, стоят, как старые архитектурные замыслы, уже прочерченные в камне, поросшие плющом, с зелеными газонами — травяными коврами — внутри. Почему, откуда эти руины, если на острове действуют более девяноста прекрасно сохранившихся церквей (XI–XVI веков)? Результат войн с завоевателями- датчанами? Результат реформации — обезлюдевшие, оставленные без присмотра католические, в прошлом мощные храмы? Высоченные стены, ребра готических перекрытий, стильные арки, фигурные порталы — покинуто, призрачно. Но сама земля, видимо, хранит особую память: современная городская больница расположена не так уж далеко от руин церкви Святого Георгия — церкви госпитальной, рядом располагался в Средние века лепрозорий. Да, на остров Готланд увозили безнадежных заразных больных, там для них был устроен последний «остров острова». Остров — Isola, отсюда — изолированный, то есть островоподобный, островной, закрытый со всех сторон. (Между прочим, итальянский ресторанчик в Висбю его хозяин-грек назвал «Isola Bella», прекрасный остров. Ресторан расположен на глубине подвала, под сводами, окошки крохотные — как бы не по нашей теме… Но у каждого такого темного ресторанчика есть светлый и прозрачный двор, где накрываются, чуть весна, столы, где стоят разные, совсем разные — американцы содрогнулись бы от полного отсутствия стандарта — стулья для посетителей.

Хороша жизнь в апреле — световой день все увеличивается, прибавляется, рамки дня раздвигаются, и на ритуальный ежедневный просмотр балтийского заката я слетаю с горы к морю все позже — и там, около воды, почти всегда застаю рассудительную Ингриду. Ингрида проводит за письменным столом часы напролет, начиная свой переводческий труд чуть ли не с рассвета: она работает в Риге в информационном ооновском центре, сидит в конторе с девяти до шести, для собственных дел времени и сил не хватает. Два года Ингрида училась в аспирантуре Хельсинкского университета, и ей нравится все финское: в местном магазине она выбирает финские молочные продукты, хотя они и дороже. Отсюда, с Готланда, она возвратится не прямо к себе в Ригу, а завернет на пару дней в любимый Хельсинки — там сейчас проходит выставка одного художника, разумеется тоже финского.

Ингрида спокойная, с выдержанным нордическим характером, очень настойчивая. Окна ее кельи выходят прямо на мощное тело собора — за ним прячется море (и закат, закат — вот что главное). Ингрида говорит, что иногда, в минуты особой красоты моря и неба, ей хочется взять да и передвинуть собор влево или вправо. Так и вижу округлые латышские руки, переставляющие собор, как игрушку.

Умная Ингрида заманивает на выставку своего любимого художника Зомберга — в Интернет. И вот вечером мы усаживаемся втроем (еще и Вера присоединяется) у компьютера — чувствую себя как на спиритическом сеансе — и «вызываем» хельсинкский национальный музей «Атенеум», кликаем мышкой выставку и добрых часа два рассматриваем картины и рисунки. Это мой первый опыт посещения музея и выставки в Интернете. Что сказать? Ну вроде как альбом перелистываешь. И тут же — снимаешь (бледные, правда) копии с особо любопытных тебе образцов.

Художник и впрямь оказался замечательным — во- первых, эпоха из предпочитаемых мною (начало века, арт-нуво), во-вторых, удивительно пластичен, прекрасный рисовальщик и иронический символист: много рисунков, изображающих «смерти», то есть разнообразные человеческие скелетики, — за работой, на отдыхе… Например, скелетики ухаживают за цветами в «Саду смерти»: кто поливает грядки из лейки, кто тяпает тяпкой, а кто пропалывает сорняки. Еще серия рисунков: бесы (крестьянского типа и облика) с бесенятами, чисто гоголевские: бес с перевязанной щекой мается зубной болью, принаряженный бес идет в гости, бес пашет, бес с семейством переезжает на другое место жительства (на телеге одинокий стул и боле ничего), бес с двойняшками на руках… Если скелетики вполне довольны своей жизнью, то бесы с бесенятами и бесовками грустны, несчастны, депрессивны. Я «выловила» на принтер для себя две картинки: одна, под названием «Arvostelija», то есть критик, 1908 года, изображает женщину в плетеном кресле, склонившуюся над листом бумаги; на другой, «Река жизни», — закутанная в белое высокая фигура веслом управляет ладьей, загруженной книгами…