— Сестрица, сначала дайте пить, очень хочу пить!

Неожиданно появился священник, усталый, охрипший, в обрызганной кровью рясе и с бутылкой в руке.

— Вина хочешь, сын мой? — спросил поп.

— Хочу, батюшка, так уж хочу! — оживился солдат, — А с винным запахом в рай меня примут? — спросил он таким тоном, что Ольга не могла понять: шутит солдат или задает вопрос вполне серьезно.

Батюшка не был дипломатом, он не стал обманывать солдата, что ему еще, жить и жить.

— Примут! ответил он, — Скажешь, что угостил тебя пастырь твой перед тем, как отправиться тебе в дальнюю неизведанную дорогу.

— Тогда валяй, батюшка! — попросил Солдат.

Он выпил без отдыха стакан красного вина, облегченно вздохнул и тоскливо посмотрел на бутьшку, в которой еще булькало зелье. Поп уловил этот взгляд. Он тоже посмотрел на бутылку, решительно кивнул головой, налил чуть ли не целый стакан — все, что осталось в бутылке, и протянул солдату.

— Пей, сын мой, — сказал он. — Там есть медовые реки, но нет вина, ни слабого, ни крепкого, ни горького, ни сладкого. Пей!

Солдат быстро, большими глотками опорожнил стакан. Поблагодарил священника, ласково взглянул на Ольгу.

— Спасибо, отец, — вполголоса проговорил он. — А вы, сестрица, напишите мне домой.— Слабо махнул рукой. — Не надо, сестрица, потом. Потом отпиши непременно. Мол, умирал Тихон не, очень больно и трудно, что перед тем выпил, он вина сладкого. и приятного, которым, угостил его духовный пастырь, и потому безгрешной была его последняя на земле выпивка!..

Он замолчал, будто решил передохнуть, потянулся, немного постонал и успокоился. Священник взял его за руку и тут же негромко, нос чувством пропел заупокойную. А Ольга, утерев слезу, пошла к другому раненому. Это был болгарский ополченец, могучий, еще молодой мужчина с лохматыми черными усами и заросшим подбородком. Грудь его прострелена двумя пулями, дышит он тяжело, с хрипом и часто крестится ослабелой рукой.

— Сестра, — произнес он свистящим шепотом, — очень не хочу умирать!

— А вы и не умрете, — попыталась успокоить Ольга.

Он кивнул головой, и Ольга, уже знавшая привычку болгар кивать в знак — несогласия, поняла, что болгарин не хуже ее знает про свой близкий конец.

— Не смерти я боюсь, — печально проговорил он, с трудом подбирая русские слова. — Умирать сейчас не хочу, сейчас, сестра! Увидеть бы Болгарию без турок, тогда бы и умереть можно!

Теперь уже и Ольга не желала говорить неправду. Лучше она промолчит, чем будет обманывать: раненый-то все понимает!

— Скоро Болгария очистится от турок. Другие увидят и почувствуют свободу, за которую сейчас отдается столько жизней, — едва вымолвила она.

— Спасибо, сестра, — тихо проронил болгарин, впившись глазами в сероватую вершину Святого Николая, ставшую вдруг очень далекой и недосягаемой.

Раненый, притулившийся у чахлого, пожелтевшего куста, попросил воды, и Ольга заспешила к нему. Но она не сделала и трех шагов, как над головой что-то грохнуло, треснуло и засвистело; кто-то схватил ее за руку и пригнул к земле.

— Ложитесь, сестрица! — попросил он ее, — Турок шрапнелью начал и на красный крест не смотрит, собака!

Ольга заметила, как судорожно задвигал ногами болгарин, и, забыв про опасность, бросилась к больному. Но было поздно: лицо болгарина залито кровью, турецкая шрапнель доконала его. Ольга пригнулась к земле, вобрав голову в плечи и сжавшись в комочек. Неподалеку заржала покалеченная лошадь, а потом застонали и раненые, тронутые шрапнелью и осколками в очередной раз. Ольга решила, что лежать она не имеет права, что раненые сейчас беззащитны и подвергаются новой опасности. И хотя она ничем не может помочь людям, она будет находиться в опасных местах и вместе с ними рисковать жизнью. Ольга шла вдоль рядов раненых и уже меньше ужасалась, когда видела обезображенных и несчастных, которые или скоро умрут, или, если им повезет, отправятся изуродованными в свой далекий край. И все же ее поразил ближайший раненый — с раздробленным подбородком и рваной щекой, без правой руки и правой ноги. Едва поднимая непослушную левую руку, он просил сжалиться и поскорее добить его. Ольга с ужасом подумала, что это может быть и Андрей, но он был низковат для Андрея, да и единственная рука его имела толстые натруженные пальцы с темными, затвердевшими мозолями. Она ничем не могла помочь этому человеку, даже слова ободрения прозвучали бы сейчас издевкой и наглой фальшью. Ольга лишь бережно погладила его светлые волосы с запекшейся, липкой кровью.

На тропинке, виляющей вниз с вершины, она приметила спускавшихся людей: двух русских солдат и двух молодых болгарок. Они шли торопливо, посматривая на небо, в котором уже не разрывались гранаты и не свистела раскаленная шрапнель.

— Раненые? — спросила она.

— Из четверых ранено трое, — ответил солдат постарше. — Мы, можно сказать, нарочно подставили, свою грудь под турецкие пули!

— Как это, нарочно? — не поняла ero Ольга.

— А чтоб ротный позволил проводить до перевязочного раненую болгарскую девушку, — улыбнулся разговорчивый солдат. — Смотрите, какие они у нас красавицы!

— Очень симпатичные девушки, — согласилась Ольга, — Сейчас я сделаю перевязочку, потерпите немного. А кто у вас ротный командир?

— Подпоручик Бородин, — быстро ответил молодой солдат.

— Андрей?! — Ольга испуганно взглянула на солдата.

— Кажется, Андрей, мы его по имени не зовем, мы его Зовем вашим благородием, — сказал солдат.

— Как он? Что с ним? Он не ранен? — Она готова была задать тысячу вопросов.

— Пока бог миловал, — ответил солдат постарше.