Суровов вдруг подумал, что его накажут за самовольни-чапье, что высокое начальство не потерпит такого грубого нарушения строгих военных правил. Но сомнение было кратковременным: если будет удача — кто тогда станет наказывать, а если убьют — кого наказывать! Он подполз к унтер-офицерам и посоветовал следить за его сигналами: когда он помашет саблей — можно бежать и им, пригнувшись и быстро, это наверняка спасет от больших потерь. Он отобрал дюжину солдат, пояснил, что ему желательно, и побежал в сторону канавы. Над головой просвистели турецкие пули, позади кто-то застонал, кто-то испуганно позвал санитара, но Игнат уже был в канаве и упал рядом со знакомым смекалистым солдатом. Суровов вынул шашку и покрутил ею в воздухе. Не прошло и десяти минут, как новая группа солдат примчалась к канаве, а за нею еще одна, еще один десяток. Подпоручик убедился, что всУ время перебежек рота потеряла лишь полдюжины человек, а иди она колонной — недосчиталась бы полсотни.

— Позвольте, ваше… — Солдат осекся, сообразив, что в присутствии нижних чинов и унтер-офицеров неудобно называть подпоручика просто Игнатом, и добавил: — Благородие! Позвольте турку на обман взять.

И, не дождавшись позволения, неугомонный рядовой посадил на штык шапку и поднял ее над канавой. В тот же момент прозвенели пули, оставив в шапке с десяток дыр. Тогда шапки на штыках стали подыматься над всей ротой, вызывая неистовый огонь турецких стрелков.

Между тем люди все прибывали и прибывали. Вскоре в канаве стало тесно, здесь притулились не только солдаты своего батальона, но и других. Оказались даже и из соседних полков. Неподалеку от канавы виднелся домишко под белой крышей, вероятно турецкая караулка, покинутая хозяевами. Чуть поодаль стояли стог соломы и несколько шалашей, тоже брошенных турками. Игнат прикинул и подумал, что там хватит места для многих и что, если туда добраться, окажешься шагов на сорок ближе к Большому редуту, — Братцы, бежать будем туда! — Он показал на караулку и шалаши, — Опять быстро и небольшими группками! За мной, братцы!

Он бежал первым, чувствуя за собой топот нескольких десятков солдатских сапог. Турки, только что не раз обманутые, замешкались, а Когда открыли пальбу, Суровов уже находился рядом с домом, куда перебежала и вся рота. Он распорядился начать обстрел противника: цели видны хорошо, бруствер редута полыхает огнем от красных фесок.

За домишком с белой крышей, стогом соломы и турецкими шалашами опять оказалось полным-полно прибежавших гренадеров и солдат других полков: видно, такой способ передвижения понравился. Суровов уже видел среди солдат не только унтеров, но и офицеров. Посчитав, что он не имеет права командовать — есть старше его чином, — Игнат тем не менее решил продолжить сближение своей роты с противником, а значит, и увлечь за собой других. Показывая направление, он махнул рукой и, размашисто перекрестившись, ринулся к Большому редуту, пробежал несколько десятков шагов, увидел у редута глубокий ров и, не раздумывая, прыгнул туда. Игнат понял, что тут самое безопасное место: турки с редута сюда не стреляли, снаряды проносились над головой и ложились где-то за караулкой.

— Братцы! — изо всех сил крикнул Игнат, — Давай сюда! Тут никого нет!

За домиком и шалашами или услышали его голос, или увидели его сверкнувшую шашку. Ко рву тотчас устремились десятки людей. Суровов видел массу мчавшихся сюда рядовых, унтеров и офицеров. Не ожидая команды, они вцепились в землю редута: ковыряли ее штыками, срубали тесаками, гребли котелками, царапали камнями, осколками гранат… Надо было как можно скорее сделать какое-то подобие ступенек, чтобы подняться на ненавистный Большой редут.

Если бы в эти минуты кто-то из старших начальников задумал повернуть людей назад, его голос не был бы услышан: боевой порыв стал нетерпеливым и всеобщим. Карабкаясь по ступенькам, солдаты упорно поднимались на редут. Игнат Суровов в числе первых взобрался на насыпь и с криком «ура» бросился вниз. «Ура» грозно прокатилось под стенами редута. В рукопашную пошли все: солдаты, командиры. Вскоре перед глазами Игната взметнулся белый флаг.

Послышались возгласы:

— Они сдаются! Горный Дубняк в наших руках! С победой, братцы!

Солдаты с трудом остановились. Потом, словно опомнившись, стали подбрасывать вверх шапки, кричать «ура», обнимать друг друга.

Вполне очевидно, что атака горно-дубнякских и телишских позиций не была прихотью или экспериментом генерала Тот-лебена и генерала Гурко. Если вести блокаду Плевны, то делать это надо основательно и надежно, закупорив любую, даже малую щель для связей с внешним миром. Только так можно оставить турецкий гарнизон без питания, снарядов, патронов и новых, свежих сил. Думающий полководец, Осман-паша давно это понял и поставил свои таборы с кавалерией и артиллерией по всему Софийскому шоссе — главной жизненной артерии, питающей его всем необходимым. Из своего многотысячного гарнизона он послал достаточное количество войск, чтобы укрепиться в Горном Дубняке, Дольном Дубняке и Телише — пунктах, стоящих на шоссе и занимающих выгодные высоты. Командующий корпусом Шефкет-паша укрепил соседние стратегические пункты: Радомирцы, Блесничево, Яблоницу, Орха-ние и Златицу. Без занятия хотя бы части этих пунктов планы блокады Плевны оставались бы красивой, но бесплодной мечтой. Случись такое — турки привели бы в порядок свои расстроенные и потрепанные части и опять свели бы на нет все атаки русских войск.

Штурм Горного Дубняка, пусть и не сразу, но привел к немалой удаче. В плен сдался Ахмет-Хивзи-паша, а с ним две тысячи триста отборного войска, не считая раненых. Русским войскам достались богатые трофеи, в том числе и новейшие крупповские орудия. Под Телишем дела сложились трагически: лейб-гвардии егерский полк удачно произвел рекогносцировку турецких позиций и даже овладел некоторыми ложементами, но дальше не пошел; после этого егеря стали нести куда большие потери, чем в момепт атаки, — ложементы превратились в своеобразную ловушку. Отчаявшиеся егеря попытались атаковать главный редут, но их встретил огонь такой силы, что ничего не оставалось делать, как залечь под носом противника, в сотне врагов от его редута. Потеряв до тысячи солдат и офицеров, полк отошел на исходные позиции.

Большие потери русские понесли и под Горным Дубняком. И гибла не «серая скотинка» — обыкновенная армейская пехота, гибли егеря и гренадеры, лейб-гвардия государя императора, его гордость и опора. За это надо было держать строгий ответ, и генерал Гурко получил сердитое внушение от августейших особ. Нужно было подумать о дальнейших действиях.

Под Телиш генерал перебросил и гренадер, и остатки егерей, но положился в новом бою на артиллерию. Шесть пеших и четыре конные батареи заняли свои позиции неподалеку от турецких укреплений. Семьдесят два орудия нацелились на злосчастный редут. Десять тысяч снарядов лежали в ровиках, каждое орудие могло послать по двести сорок шрапнелей и гранат — такого еще не было с начала кампании.