Отхлебнув вина, я перешел к рассказу о леди Ситон и походе в Геральдическую палату. Когда я добрался до сведений, полученных от старого шотландца, Фаулер в изумлении прикрыл ладонью рот и уставился на меня.

— Господи боже! — только и вымолвил он.

— Как же я раньше не подумал о Дугласе! Наверное, потому, что он — самый очевидный кандидат на роль убийцы. Но он всегда держался в стороне от интриг, сам по себе.

Фаулер покачал головой, решительно стиснул челюсти:

— Он хорошо играет свою роль, эдакий, знаете, ничем не интересующийся наемник. Но Дуглас поумнее нас всех, когда речь идет о выгоде или о его шкуре. Потому-то он и жив до сих пор.

— И вы ни разу его не заподозрили?

— Нет, — сдержанно ответил Фаулер. — Подумывал порой, учитывая его прошлое, но не более того, поскольку не видел для него в этом корысти. А он, видимо, присматривался к различным фракциям среди заговорщиков и пытался предугадать, у кого больше всего шансов захватить власть после вторжения.

— Почему вы с ним так друг друга не любите? — спросил я, допивая остатки вина.

Лицо Фаулера омрачилось.

— Это человек без совести и без принципов. Он втерся в доверие к шотландским лордам при дворе молодого короля Иакова и сталкивает их друг с другом. Ему наплевать на человеческую жизнь. А самое главное… — Тень пробежала по его лицу, голос упал до шепота. — Он отнял у меня лучшего друга.

— Убил?

— Нет, — отвечал Фаулер, потупившись. — Не убил. Хуже того: Патрик все равно что мертв для меня. Патрик Грэй. Мы дружили с детства, но Дуглас восстановил его против меня, подчинил себе, чтобы через него втереться в доверие к Иакову.

Голос молодого человека, почти никогда не поддававшегося эмоциям, исполнился такой горечи, что я призадумался над характером его отношений с этим Патриком. Фаулер тяжко переживал потерю друга, и я почувствовал внезапный прилив сочувствия к этому закрытому, почти неизвестному мне человеку, который по необходимости сделался для меня главным доверенным лицом. Мы мало что знали друг о друге. Быть может, под маской спокойствия и сдержанности Фаулер скрывает глубокие раны.

— Я должен как можно скорее доложить обо всем Уолсингему, — подытожил я. — Только он сможет защитить меня от людей Говарда. Но нынче вечером я убедился, что один живым не доберусь. Подниметесь со мной по реке?

Он помедлил. Не очень-то он похож на бойца — неужели струсил?

— Не следует нам часто появляться вместе… — задумчиво произнес Фаулер, но тут же передумал, поднялся и отряхнул одежду. — А с другой стороны, кто же еще может вас проводить. Сейчас возьму плащ и фонарь. Деньги на лодку есть?

Я кивнул. Он вышел в другую комнату, предоставив мне впитывать остатки тепла перед тем, как придется вновь погрузиться во всепроникающий лондонский туман, который ухитряется залезть под одежду, добраться до костного мозга, так что человека дрожь пробирает изнутри.

Под плащ Фаулер подвязал пояс со шпагой. Мы молча спустились к Паддл-варф, неся перед собой фонари, от которых, впрочем, было мало проку. Луну полностью скрыли от глаз тучи, город, как мертвеца, окутало саваном тумана и тишиной.

— У нас против Дугласа нет ничего, кроме слов леди Ситон, — заметил я, приближаясь к безлюдной пристани. — Он может на это возразить, что пресекшимся титулом мог воспользоваться кто угодно.

Фаулер наклонился, высматривая движение на реке, выкрикнул: «Лодка, эй!», и мы стали вместе ждать, возымеет ли его призыв действие.

— У нас нет выбора, — сказал он мне. — В Шотландии Дуглас не раз ускользал от правосудия, но там суд покупают и продают. С Уолсингемом он еще дела не имел. Уж секретарь ее величества добывать признания умеет.

Я промолчал. О методах могущественного министра, члена Тайного совета нам обоим было чересчур многое известно. Уолсингем умел успокаивать свою совесть: я слышал от него, что лучше подвергнуть пытке невиновного, чем рисковать жизнями многих англичан из-за нераскрытого заговора. В этом я решительно расхожусь с Уолсингемом, и ему об этом известно. Я также сомневаюсь в ценности сведений, добытых у человека, чьи руки и ноги выдергивают из суставов. Родившись и проведя детство и юность в стране, где правит святая инквизиция, я чересчур хорошо знаю, что от боли и страха человек скажет все, что угодно, лишь бы угодить палачам и положить конец пытке. Однако Уолсингем сумел как-то договориться со своими разумом и совестью.

Фаулер повторил призыв, и вскоре из мрака донесся тихий плеск воды и вынырнул расплывавшийся в сумраке свет. Лодка уже причаливала, как вдруг Фаулер обернулся и схватил меня за руку:

— У меня есть идея: доставим в Уайтхолл самого Дугласа. Я давно его знаю. Он носом чует неприятности. Пока мы доберемся до Уолсингема да пока министр отрядит людей на поимку Дугласа, тот уже обо всем проведает и растворится в воздухе.

— Как же мы уговорим его ехать с нами? Он что-нибудь заподозрит.