Снова, каким-то едва приметным касанием, дуновением, вроде, промелькнул образ Марины, мысль о ней: а если она, после всего, оставив милиционера, пришла бы к нему, как бы он, Сергей?.. — но оборвалась мысль, осталась недодуманной, да и не нужной вовсе.

Шаги раздались в коридоре, вошла Вера, улыбчивая, с отсветом только что услышанной шутки или комплимента, вся во власти слов, сказанных для нее, ради ее удовольствия, ради этого вот сияния в глазах.

— Сейчас придет, — сказала она, но не смогла переключиться на иное, вернулась мысленно к разговору с этим отцом Федором, повлекла с собой Сергея: — Знаешь, что он сказал? «Если уж вы, Верочка, привели этого парня к себе, значит, он того стоит, и я готов из отца Федора превратиться в посаженного отца». — Она засмеялась, уже не сдерживаясь, и румянец проступил на ее щеках. — Знаешь, кем он был? Попом. Ты его не обижай, не смейся над ним. Он по-своему тоже несчастный, хотя со стороны…

За дверью послышался шорох, покашливание. Вслед за осторожным стуком прозвучал вкрадчивый голос:

— Можно к вам, молодые люди?

Вошел человек не такой уж и старый, плотный, полноватый даже, гладко выбритый, редкие волосы на крупной голове аккуратно причесаны, смочены лосьоном — запах сразу пошел по комнате. Рубашка и брюки на нем были хорошо проглажены, обут же гость был в стоптанные домашние туфли без задников. Протягивая Вере большой пакет, он галантно поклонился:

— Примите, не обидьте старика. К сожалению, ежели б знал… Но, как говорится, чем бог послал.

Из пакета были извлечены бутылка «Столичной», банка шпротов, колечко колбасы и лимон.

— Щедро он послал, бог-то, — засмеялась Вера.

— Да уж когда как, — словно бы извиняясь за бога, виновато произнес гость и впервые пристально посмотрел на Сергея. Глаза у него были серые, неприметные, но цепкие, жадные, недобрые были глаза, хоть и лучились вокруг веселые морщинки.

— Разрешите представиться. Игнатий Ефремович Антипов. Рад познакомиться. Мы с Верой в добрососедских отношениях пребываем, и на правах старшего почитаю за обязанность наставлять на путь истинный.

— Я вам стул принесу, — Вера мигом сходила на кухню, подставила к столику простенький стул. — Давайте выпьем. Мне сегодня страсть хочется выпить. Я сегодня, Игнатий Ефремович, Сережу встретила.

— Ну, и за чем же остановка? — засуетился тот, приготовляя закуску.

Но Вера остановила его:

— Погодите. Потом откроете ваши шпроты. Налейте. И скажите тост.

Втроем стояли они вокруг низкого стола и казались большими, Гулливерами прямо-таки.

— Что ж вам пожелать? — вздохнул Игнатий Ефремович. — У вас, на мой взгляд, есть все, что нужно человеку, — молодость, здоровье, доброе сердце, желание жить. Вот разве… любовь? — Он быстро взглянул на них и произнес торжественно: — Пусть придет к вам любовь! Я из поэзии вам добавлю, из Ахматовой: «Должен на этой земле испытать каждый любовную пытку».

Он выпил залпом, одним глотком, задохнулся, задержал дыхание, зажмурился — и засмеялся со слезами на глазах.

Вера подошла к Сергею чокаться, но все не пила, все смотрела на него долгим тоскующим взглядом, и он, волнуясь, вдруг почувствовал жалость к ней, желание приласкать, успокоить, сказать, что все наладится, образуется, что ведь в самом деле есть у нее все — и молодость, и здоровье, и доброе сердце, и желание жить… Но она отошла тихо и поставила рюмку на стол.

Словно бы не замечая ничего, не глядя на них, Игнатий Ефремович говорил добродушно, с усмешечкой, как о чужом, а сам тем временем консервы открыл, колбасу стал нарезать ломтиками:

— Вера меня за глаза отцом Федором называет, я не обижаюсь — хорошо хоть не Искариотом. Есть во мне такое, есть грех. Покажись на горизонте богатства мадам Петуховой, не раздумывая, устремился бы за ними. Но не попалось на моем жизненном пути стула с бриллиантами. А иметь кое-что в карманах хотелось всегда. Трудолюбия же с детства не приобрел. Мать у меня шибко верующей не была, но при церкви кормилась: прибиралась, полы мыла, стирать брала. Видела, что духовенство безбедно живет, хоть и не в поте лица хлеб насущный добывает. Вот и внушила мне: иди в священники.

Я и пошел сдуру. Духовную семинарию в Ленинграде окончил. А зачем? Выходит — незачем, попусту время убил. Ну, чего вы закуксились? — вдруг окинул их цепким своим взглядом, что-то там себе понимая. — Заговорил вас? Подсаживайтесь к столу. Ну, веселей глядите! Э-э, да вы и не выпили! — Он налил себе, поднял рюмку. — Берите, берите свое у жизни: рюмку водки — так рюмку водки, ни от чего не отказывайтесь. Был тост за любовь, вы не выпили — это грех. Чтобы не отмаливать потом — выпейте.

Вера молча выпила, не поднимая глаз. Подгоняющий взгляд Антипова заставил и Сергея выпить.

— Я зажгу свечу, — тихо произнесла Вера. — Погаси торшер, Сережа.

На серванте стоял тяжелый бронзовый подсвечник, действительно старинный, не стилизованный, с каким-то хороводом девиц по кругу.

Свеча загорелась, пламя ее поднялось и трепетно осветило комнату. Огромная зыбкая тень Веры прошла по стене. Обивка софы стала почти черной.

Вера молча села рядом с Сергеем, заслонив его от света, и глянула на него кротко; он не смог понять ее взгляда, даже лица не разглядел — было оно в тени, в сумраке.