Шрифт:
Анахите было шестнадцать, она до гарема знала мужчин, и ей нравилось быть с ними. Но Бардию она боялась. Он доставлял не радость, а боль. Все называли его Танаоксарес. Анахита про себя звала его дэвом Змакой, который приносит страдания. Правда, он был у нее только раз, давно. Сегодня — второй…
Она тихо лежала в темноте, прислушивалась. Ждать было еще хуже. Скорее уж… А тут еще отец наказал обязательно разглядеть лицо Бардии. Зачем? Какое ей дело до каких-то слухов? Но отец наказал крепко, придется постараться. Только разве в такой темноте что-нибудь разглядишь…
В коридоре послышались шаги. Там тоже не было света, и в дверном проеме она едва различила громадную фигуру Танаоксареса. Разве его спутаешь с кем-нибудь?
Дверь закрылась, снова стало совсем темно. Прошелестела одежда, тихонько звякнула какая-то пряжка.
Он подошел, неслышно ступая по ковру, рукой ткнулся в ее грудь. Ладонь у него шершавая, грубая.
Анахита зажмурилась. Она знала, что боль нестерпима только в самое первое мгновенье, и закусила губу, чтобы не вскрикнуть.
Но это был не Бардия…
— Это не Бардия! — радостно воскликнул Ардуманиш, вбегая в комнату Дария. — Я все узнал — это не Бардия, это маг Гаумата.
— Я же говорил тебе, — не умея скрыть улыбку, ответил Дарий. — У великих не бывает пустых слов.
— Так, значит, это правда — про лодку и Прекаспеса? — догадался Ардуманиш.
— Правда, — кивнул Дарий. — Но хватит об этом. Скажи, чтоб принесли доброго вина. Будем думать.
Барлаас увлекся работой. Спокойно было у него на душе, хорошо. Время бежало незаметно, месяц прошел и второй, и третий. Говорили, что вернулся Мантравак, но Барлаас не видел его, да и не нужен он был — о чем с ним говорить?
Хамаранату привык к нему и теперь смотрел даже с уважением. Барик-или приносил в мастерскую кувшин с вином, но пил один только Барлаас, и то немного. Хамаранату признался, что от вина у него голова будто светлеет, но почерк становится совсем никудышный.
В мастерской стояла глиняная скульптура богини небесных вод и плодородия Ардвисуры Анахиты. Почему-то она напоминала Барлаасу Пуричисту, хотя они совсем не были похожи. Разве только пышные груди… Он думал о дочери. Надо бы попросить Гисташпа, чтобы привезли ее сюда, он это сможет, но не решался, сам не знал — почему. Конечно, Пуричиста не джахи, не первому попавшему продает себя. Наоборот, то, что она делает, угодно богине Иштар. Но почему это должна делать его дочь?..
Только такие мысли и омрачали иногда его дни в мастерской писца. Он редко отвлекался от своей книги.
— Спросите, — диктовал он, — где земля наиболее радостна? И я отвечу вам: «Та земля наиболее радостна, где человек построил дом, в котором он живет со своей женой и детьми, с верной собакой и домашним скотом, и постоянно горит огонь; та земля наиболее радостна, где возделывается зерно и фрукты, где изготовляют доброе вино, где люди орошают пустынные земли и засевают их, где разводят много скота и скот дает много навоза, удобряя землю, делая ее плодородной…»
Анахита стояла возле окна, свет падал на нее щедро.
«Хорошо, что она не узнала меня, — думал Барлаас о дочери, косясь на статуэтку, — не надо ей знать про меня, пусть живет, как знает…»
— Готово, — сказал Хамаранату.
— Пиши: «Плодородие и жизнь радуют землю, печалит же все, что приносит бесплодие и смерть». На сегодня хватит, устал я, пойду пройдусь.
Он снова остановил взгляд на Анахите и вдруг стал читать нараспев сочиненное только что:
Вот стоит Ардвисура Анахита В облике девы прекрасной. На ней драгоценная мантия, Ожерелье дорогое на прекрасной шее, Тонкий пояс стягивает Ее высокие груди. Но не этим она хороша, Не этим дорога людям. А тем, что посылает воды На земли, изнывающие от жажды, Тем, что делает эту землю Плодоносной. Разве не пример это Для каждого из нас?..Писец и мальчик смотрели на него с изумлением.
— Потом я продиктую это, — смущенно сказал Барлаас и направился к выходу, но остановился и пояснил: — Так сказал Барлаас.
— Скажите, учитель, а кто был Барлаас? — вдруг спросил Барик-или.
Он назвал его учителем, это понравилось.
— Поэт, поднимающий свой голос за справедливость и красоту на земле, — ответил он с улыбкой и потрепал мальчика по курчавой голове.
Узкая пыльная дорога спускалась от крепости к площади. Была она в этот час пустынна, Барлаасу встретился лишь старик, погонявший осла с поклажей в переметных сумах. Старик остановился, поклонился низко, проводил Барлааса слезящимися глазами и поспешил за ушедшим в гору ослом.
Через площадь бежала по каналу вода, журчала в каменных берегах. От воды тянуло прохладой. Летом этого не замечаешь, только возле самой воды чувствуешь ее свежесть. Барлаас с удивлением увидел, что лето уже прошло. Серые тучи плыли в небе. Гулко прогремел далекий гром, огненная молния полыхнула над горами. Но дождя тучи не обещали — в голубых промоинах было светло, солнечно.
У гончарной лавки он остановился, залюбовался кувшинами, чашами, горшками. Сделаны они были хорошо, добротно, какая-то легкость была в каждом изделии — и надежность.