На перроне столпотворение. Железнодорожники, служащие, студенты. Кто с лопатой, кто с киркой. Шум, крики — понять ничего невозможно. Вот подали поезд. Двадцать с лишним красных обшарпанных теплушек. В них двухэтажные нары. Отъезжающие сидят на скатанных матрацах, заглядывают в вагоны, посмеиваются, поругиваются — кто как настроен. Ясно всем — саранча это что-то гадкое, ползущее, грызущее. Но мало кто представляет, как выглядит ее нашествие. Что с ней, собственно, делать? Ловить и убивать, что ли? Или, может, растения, на которых сидят саранчуки, опрыскивать? Вот уже и шутники подают советы: «Ловить и засыпать ей глаза песком: тогда она безвредна».

На втором пути платформы с бочками. Кто-то разведал — «Что за бочки?» Слух пополз: «Мышьяком травить будем. Раньше травили крыс да мышей в амбарах, теперь — саранчу». Кто-то опять злословит: «Поживем еще год-другой, а там и не только саранчовый фронт откроем, но и блошной. Делать людям не хрена, вот и придумывают себе работу!»

Но вот все сразу смолкли и устремили взгляды к массивным дверям вокзала. Подъехало правительство. Атабаев в гимнастерке защитного цвета, почти на голову выше других, идет первым. Встал на скамью, принесенную из зала ожидания, поднял над головой руку:

— Товарищи! Бедствие непредвиденное! Бедствие невиданной силы! Одолеть саранчу, спасти посевы хлопка, пшеницы, овощей и сады наши мы можем только сообща…

Затем говорил Ратх Каюмов.

— Товарищи отъезжающие, прослушайте внимательно, в какие вагоны садиться организациям! Наркомздрав — первые два вагона! Стекольный завод — третий и четвертый вагоны! Депо — пятый, шестой, седьмой!..

Зина дальше не стала слушать: заспешила к первой теплушке, чтобы занять местечко на нарах. Здесь уже стояли медики, дожидаясь команды на посадку.

— Почему стоим, не садимся? — подойдя, спросила Тамара Яновна. — Ждать больше нечего. Иргизочка, давай, покажи пример. И мне местечко займи. Я кое-что уточню и вернусь.

Зина, а за ней еще несколько студенток поднялись в теплушку, начали принимать с перрона матрацы, ящики с медикаментами, мешки, ранцы. Весело девчатам: хохочут. Смех и веселье от избытка сил.

— Давно бы куда-нибудь поехали, а то сидели в четырех стенах — никакой практики! — рассуждала Зина.

— Все правильно, — усмехнулся врач городской больницы, Мураховский. — Не с чего было веселиться, а теперь вот саранча прилетела. Радуйся, народ. Радуйся, золотое студенчество!

Отъезжающие сели в вагоны, и перрон опустел.

Паровоз зашипел, дернул вагоны и дал длинный пронзительный гудок. Конвульсивно подергиваясь, эшелон потянулся мимо железнодорожных построек, мимо жилых домов, утопающих в молодой зелени карагачей. Промелькнули будка стрелочника, семафор, переезд. Справа открылся вид на зеленые предгорья Копетдага. Зина прислонилась плечом к отворенной двери вагона, вспомнила, как добиралась сюда из Оренбурга. Ходила по вагонам, побиралась. Боже мой, даже стыдно вспомнить теперь. Но ведь и время тогда было… Хорошо, что тогда Зинка была тринадцатилетней девчонкой. Сейчас бы умерла с голоду, не пошла с протянутой рукой.

День весенний, яркий. Поезд бежит по равнине, залитой солнцем. Час, другой, третий. Остались позади несколько разъездов и станций. Вот уже пограничная станция Каахка. Эшелон остановился. На перроне нет ни души. Городок тоже, словно вымер — зловещая тишина. Путевой обходчик старик-туркмен, с киркой на плече, вышел на перрон, и его сразу обступила толпа. Зина тоже не удержалась, вылезла из вагона, подошла к толпе. Старик объясняет, указывая рукой в сторону гор — все ушли туда. Там саранча.

Началась разгрузка эшелона. На перрон полетели скатанные постели, мешки с жмыховой, отравленной мукой. В конце эшелона — платформы. На них бочки с мышьяком, с керосином. Приставили к платформам доски, покатили наземь. Шум, гвалт, суета. Опять на перроне, как и в Ашхабаде, не пройти, не проехать. Зина вернулась в свой вагон. Врач Мураховский с тремя студентками техникума тоже выгружаются. Вынесли матрацы, ранцы с медикаментами. Тамара Яновна помогает медикам.

— Иргизочка, где ты ходишь? Надо же помочь товарищам.

— Смотрите, Тамара Яновна, вот она какая! — Зина подняла над головой, держа за крылья, жирного саранчука.

— Где ты взяла?! — испугалась Красовская. — Ну-ка, дай сюда. — Посмотрела, как шевелятся наглые челюсти вредителя, сказала упавшим голосом: — Да, да… Это и есть саранча.

— Эти кузнецы все дерево возле вокзала облепили, листья жрут, — пояснила Зина.

Пол-эшелона осталось в Каахка. Остальные отправились дальше, в Душак, на самую границу. Вскоре поезд вошел в зону сплошных такыров. Голая равнина между горами и пустыней, растрескавшаяся под солнцем, выглядела так, словно расстелили на ней огромную рыбацкую сеть. И солнце здесь припекало еще жарче. В вагоне духота, губы от жажды слипаются, пот по лицу течет. У всех одно на уме: скорей бы, что ли, Душак! Но вот со стороны гор появилась темная тучка. Быстро увеличиваясь, она заслонила солнце, в вагоне стало сумеречно, как при закате солнца.