Шрифт:
— Смотри-ка, кто к нам пришел! Любочка, дорогой гость! — запричитала убогая, и Люба почувствовала, как мягкие руки обхватили ее голову и прижали словно к большой подушке.
И тотчас, как застопорившийся на одной бороздке патефон, забубнил Володечка:
— Не пойду с тобой… Не пойду…
Люба открыла глаза и, представляясь, будто еще не видит ни Катю, ни Виктора, с надрывом в голосе обратилась к сыну:
— Ты хочешь, чтобы мама умерла? Ты этого хочешь? Я пока сюда доехала, у меня десять раз сердце остановилось…
А сама с ликованием разглядела у стены старую раскладушку Виктора, несвежую наволочку на подушке, старенькое, знакомое Любе байковое одеяло.
Теперь она в два счета отобьет у гадалки свои деньги! Надо же так людей обманывать! Не было у Виктора никого! Нет никакой разлучницы! Живет он действительно у Кати по своей глупой причуде. Сразу уверилась Люба: вернется к ней Виктор! А уж если Володечка рассказал про сберкнижки, так и вовсе никуда не денется!
Но радости не показала.
— Собирайся сейчас же! — строго приказала сыну.
Катерина заволновалась:
— Что ты, Любочка, уж в кои веки пришла, так погости. Чаю сейчас попьем. Может, в последний раз в родительском гнезде посидим. Переселяют нас.
Не обращая внимания на Катерину и уж точно совсем не видя Виктора, Люба строго выговаривала сыну:
— Что это за мода — из дома бегать? Расковырял, видите ли, что не следует, ничего толком не понял — и характер свой стал показывать!
Тут она не удержалась и быстренько взглянула на Виктора, чтобы понять, знает он или нет.
Виктор смотрел на нее с каким-то непонятным сожалением…
— Будет тебе, Люба, садись-ка лучше чай пить…
А Катя уже выставила на стол пряники медовые, карамельки лимонные.
Села. Чай пили молча.
Володечка домой не пошел.
— Я здесь буду жить.
— Да тебе тут и спать негде!
— Я на полу лягу…
Виктор сказал:
— Оставь его. Там видно будет.
И опять взглянул на нее с жалостью, как на больную.
А Люба эти его слова приняла как обещание, как отпущение. Вернутся! Оба прибегут! Только если Онин думает алименты не платить, пока Володечка у него поживет, так пусть не рассчитывает…
На другое утро, в субботу, Люба надела платье ацетатного шелка и красные босоножки, шарфик на шею. Прежде чем выйти из дома, заглянула к соседке:
— На всякий случай я вам адресок оставлю. Если к вечеру не вернусь — звоните в милицию. Пусть меня по этому адресу ищут.
И, сделав такое сообщение, отважно пошла отбивать у гадалки свои трудовые деньги.
Мы принимаем иностранцев
Субботний день начался как обычно. Таня с утра стала разбирать свои наряды, собираясь большую часть сдать в комиссионку, потому что в воздухе уже носились новые веянья — и, если их не уловить и не воплотить сегодня, завтра будет уже поздно.
В этой непрекращающейся погоне за модой с удовольствием приняла бы участие и Люся, но Таня была свободна, ее связывала только служба, она добросовестно и даже с увлечением отрабатывала свои часы в Метеоцентре, а дальше время принадлежало ей, Люся же была аспиранткой. Ей предоставлялась возможность распоряжаться своим временем как угодно, оно зависело только от нее самой. Работай над диссертацией и через два года обогати науку по языкознанию. Никто тебя не контролирует. И вот именно эта свобода не давала ни одного беззаботного дня. Стол завален книгами, словарями, журналами, Люся прикована к столу неистребимым чувством долга.
— Ничего, сестренка, — сказала Таня. — Я сейчас шелковые майки отдам в окраску, себе в зеленый, а тебе в оранжевый. Не беспокойся, труженица ты моя бедненькая!
— Самое главное в жизни труд, — раздался строгий мамин голос из соседней комнаты. — Остальное приложится.
— Ах, пусть не прилагается! Ничего мне не надо, — сказала Люся. — Ты только предупреди, когда будут красить, чтоб мой цвет максимально приближался к апельсину. Тогда будет хорошо смотреться и с серой и с черной юбкой.
Люся села за свой стол и сосредоточилась на семантической классификации существительных со значением чувства.
Тотчас зазвонил телефон. Таня сосредоточенно подводила глаза, мама ушла на кухню. А телефон надрывался. «У нас позанимаешься!» — Люся сняла трубку.
— Люсенька, сестричка, — заорал радостный Юркин голос, — а я уже испугался, что дома никого нет! У меня на вас одна надежда!
— Что случилось?
— На моей шее сейчас иностранцы — смешанная группа, большинство итальянцев и скандинавы, замечательные ребята. Но у них, понимаешь, идея во что бы то ни стало побывать в семейном доме. Провести вечер в советской семье. А куда я их поведу?