Лёвочка давно убедил ее, что поведение жены в его понимании подобно некой узкой дороге, с которой нельзя сворачивать ни направо, ни налево, особенно это касается сексуальных отношений. Жена не может быть потехой для мужчин, она не Магдалина. Теперь он стал еще категоричнее, утверждая, что потеха жены даже с мужем дурна. Уже с пятнадцати лет он мечтал о семейном счастье, представляя его в романтическом ореоле. Однако с годами его тон становился все ригористичнее.

Софья запомнила Лёвочкину фразу, как-то случайно оброненную им: «Все вопросы решаются только ночью». Действительно, думала она, сила брака заключается не только в деторождении, но и обладает большим метафизическим смыслом. С годами Софья убедилась, что все великое лучше видится на расстоянии. Вблизи совсем иное восприятие, уже без иллюзий и таинственности. Обыденность срывает пелену необычности, указует на схожесть с обычным, привычным от вечности. Прожив четверть века бок о бок с мужем, она прекрасно разбиралась во всех переливах и вибрациях его чувств. Иногда получала нужные подсказки из его текстов, помогавшие легче пережить ссоры, размолвки, лопнувшие струны, как говорил в таких случаях муж. Физическая близость позволяла склеить то, что со временем разбивалось. Софья знала, что именно она была нужна ему, а не прежние претендентки, скучные, холодные, способные лишь на то, чтобы угостить мужчину морализаторскими конфетами. Только она, сильная, красивая, эротичная, молодая, была достойна того, чтобы находиться с ним рядом и оставаться притягательной для него. Именно она стала земным воплощением идеала женской красоты, верной копией Сикстинской Мадонны Рафаэля, реализованной грезой его представлений о семейном счастье. Их любовь творила чудеса, превращая «фарфоровую куклу» в плодовитую самку, способную удовлетворить «троглодитский» аппетит мужа. В общем, здесь «бездна бездну призывала». Они творили свою любовь, в которой романтичное переплеталось с эротичным.

С тех пор как их жизнь покатилась под гору, Софья все чаще и чаще замечала в поведении мужа фиглярство, выражавшееся в претензии на святость, потому что в реальной жизни, а не в проповедях его слово расходилось с делом. Проповедуя целомудрие в брачной жизни, он по — прежнему оставался гиперсексуальным самцом, не поддававшимся пуританским умонастроениям. Он по — прежнему был докой в «науке страсти нежной, которую воспел Назон». В их супружеской жизни бывало всякое, потому что подлинные страсти здесь просто бушевали, вызывая мысли о разводе, яростные крики и упреки, срамные и грубые слова.

Порой Софье не хотелось отвечать ударом на удар, и тогда словесные баталии заканчивались перемирием. Со временем она поняла простую истину, что сам процесс жизни интригует не меньше, чем итог, и потому она вновь и вновь удивленно и восторженно смотрела на мужа, который бывал разным: то смиренным, то гневливым, то радушным, то неприветливо хмурым, то барином до кончиков ногтей, то простым работником. Но, самое главное, он по — прежнему оставался в преизбытке своих сил, когда, например, отстаивал свои мысли или шутил над ней и детьми. Иными словами, «хвост был крючком», как сам он любил говорить о подобном своем состоянии. Он гулял, ездил верхом, писал, жил, как хотел, пользовался услугами дочерей Тани и Маши, семейным комфортом, покорностью жены. Аеще, как казалось Софье, илестью людей, особенно Черткова.

Однажды муж попросил ее найти одно из писем Репина на большом листе. В огромной кипе разнообразной корреспонденции она увидела письмо Черткова, в котором он высказывал свои соболезнования по поводу нее, якобы ничего не понимавшей в умонастроениях своего мужа. В этой связи он хвалил свою жену Анну, которая сочувствовала ему во всем и была идеальной единомышленницей. Что и говорить, Софью просто взорвало пакостное письмо новоиспеченного друга ее мужа. С этого дня она возненавидела Черткова, который никогда не поражал ее своей якобы несравненной красотой и аристократизмом. Она видела этого человека насквозь, наблюдала за тем, как бесстыдно он жил мыслями ее мужа. Он был как черная кошка, постоянно пробегавшая между ней и Лёвочкой. Она и Чертков стали соперниками. Софья была в ужасе оттого, как он обращался, например, с сочинениями мужа, словно они были его собственными. Она не желала быть благодетельницей ни для Черткова, ни для различных журналов, в которых он размещал произведения Лёвочки, но и не хотела при этом окончательно разругаться с Чертковым. Ведь оба они были привязаны к одному и тому же человеку, и он отвечал им взаимностью.

Конечно, возникал соблазн раз и навсегда расставить все точки над «i», но она сдерживала себя, продолжая мучиться мыслями, что муж и Чертков выживают ее из своей личной жизни. Появлялись всякие опасные мысли, например, убить себя или полюбить кого-нибудь, назло Лёвочке, и исчезнуть из его жизни. А муж, как ей казалось, воспринимал эту подковерную борьбу царственно и надменно, оставался над схваткой и только хитро посмеивался над суетой сует, словно не догадываясь, как Чертков подкапывал ту связь, которая существовала уже более четверти века. Для нее «единомышленник» мужа так и остался тупым, хитрым, лживым льстецом.

В домашней жизни «великий Лев» имел совсем иной масштаб, более «мелочный». А черти всегда водятся в мелочах. Однажды, совсем случайно, Софья узнала, что чувственные порывы очень будоражат воображение мужа и он чуть не попал в ловушку своей похотливой страсти. Однако случай, за которым, без сомнения, скрывался Бог, помог ему избавиться от этого греховного наваждения. Чувственные соблазны не раз посещали его, о чем он без утайки рассказывал в своих дневниках, а она их пролистывала. Лёвочка беспрестанно молился Богу, чтобы он уберег его от чувственных порывов.

Во время прогулок он часто встречал дородную, спелую кухарку Домну, которая притягивала его словно магнит. Он увлекся этой забавой, похожей на охоту. Сначала он стал посвистывать ей, затем провожать девку, разговаривать с ней о чем-то, а потом даже договорился о свидании. Бог молодости вселился в него, испытывая на прочность, надеясь на то, что соблазн сам собой его покинет. Когда он поспешил на свидание с ней, борясь с охватившим соблазном, его остановил голос сына, спасший отца от греха. Он вернулся домой. Однако соблазны продолжились. Он понял, что ему надо покаяться перед кем-нибудь, рассказать о своих мучениях и о своем полном бессилии перед грехом. Обо всем этом он поведал другу, учителю детей В. И. Алексееву, которого Софья почему-то недолюбливала. Муж одержал победу над своим пороком. Покаяние помогло.

Что ж, прав был Лёвочка, говоря, что ничто в этой жизни, включая все катаклизмы, не может сравниться с трагедией спальни. Слава богу, у них с мужем до трагизма пока не дошло, он так ни разу и не изменил ей, но проблемы, конечно, возникали. Спальня служила неким барометром их брачных отношений, не раз сменявших счастливый праздничный эротический бурлеск хаосом пучины.

Короче говоря, Лёвочкин портрет в исполнении Софьи выглядел вполне реалистичным. Она действительно, как никто, знала мужа, научившись заглядывать ему прямо в глаза. Софья запомнила один из его пассажей, который многое объяснил в их отношениях. Как-то Лёвочка поделился с ней своим странным открытием: рассказал ей об уборке своего кабинета. Он начал стирать пыль с мебели, со всех предметов и вдруг оказался рядом с диваном в полном недоумении: он не мог вспомнить — вытирал ли он его или нет? Муж понял, что все движения, проделываемые им, стали настолько привычными и машинальными, что их как бы и не было. Казалось, что и сама Софья превратилась в привычную незамечаемую вещь. Слушая Лёвочку, она подумала, что вся жизнь проскользнула словно песок сквозь пальцы, просыпалась в никуда, не оставив и следа. Но поразмыслив, тотчас же поправила себя: так, да не совсем так. Ведь после них будут жить их дети, потом внуки, правнуки… Значит, жизнь не напрасно прожита. После подобных мыслей ей было уже не так страшно жить. Она уже не корила себя за то, что зря вышла за него замуж и народила столько детей. Ей хотелось верить в то, что их связала сама судьба и любовь. Поэтому им не страшны кризисы, конфликты, бурные сцены, слезы и рыдания. В общем, победила «ласка — любовь». 31 марта 1888 года у Софьи родился очень слабенький малыш. Уже сказывались ее немалые годы и подорванное здоровье. А в это время из нижних комнат до нее доносились голоса молодежи, возбужденной приходом славного гостя Сергея Ивановича Танеева, не подозревавшего о том, что в это время происходило в доме. Он, конечно, нервничал, не понимал, куда подевалась хозяйка, спрашивал детей, где она. Таня рассказала, что мама съела много капусты, из-за которой у нее сильно заболел живот. Но Танеев так и не понял шутливых намеков дочери. Он просидел в ожидании весь день, много болтал и шутил с детьми, пока Андрюша не объявил о том, что мама родила сына. Танеев был смущен и два года не приходил к ним в гости.