Такую тяжелую болезнь муж сам спровоцировал путешествием из Кочетов в Ясную Поляну. Побывав у дочери Тани, он пешком отправился до ближайшей железнодорожной станции без провожатого, прошагав больше полутора часов, стал уставать и сбился с дороги. Не заметил, как наступили сумерки, и он в темноте карабкался по холмам, теряя при этом немало сил. Наконец услышал собачий лай и вскоре увидел пастухов, стал просить их достать ему лошадь, но те отказали. Пришлось идти дальше в кромешной тьме и искать дорогу, полагаясь на свой охотничий инстинкт. После такого отчаянного блуждания Лёвочка слег.

Тем временем сердце больного угомонилось, Бог услышал мольбу бедной жены об отсрочке смерти мужа. Консилиум врачей, определивший у пациента грудную жабу, рекомендовал поездку в Крым. Узнав о болезни знаменитого писателя, графиня С. В. Панина, одна из самых состоятельных женщин России, предложила Лёвочке свою роскошную дачу в Гаспре. На семейном совете было решено принять приглашение и в ближайшее время отправиться на всю зиму в Крым. К их крошечной семье, состоявшей теперь из трех человек, должны были присоединиться и бывшие ее члены — Таня и Маша с мужьями, Андрюша с семейством, сыновья Сережа и Миша.

Выезжали из Ясной Поляны темной и сырой осенью в двух колясках, она с Лёвочкой, Маша с Колей, Саша и последователь мужа Павел Буланже. Конюх Филя освещал дорогу факелом. Из Тулы до Севастополя ехали в отдельном вагоне, в котором были кухня, столовая, спальни. Буланже выхлопотал у себя на службе этот чудо — вагон. В Харькове на платформе их приветствовала толпа поклонников писателя, кричавшая: «Толстой! У — р-р — р-а!» А в Севастополе их ждала четырехместная коляска, на которой они благополучно добрались до гостиницы.

Муж словно оживал на глазах Софьи, оказавшись в этих, до боли знакомых местах, он сразу же стал расспрашивать, где находится знаменитый четвертый бастион. По городу гулял с большим удовольствием, с интересом что-то узнавал, в том числе в экспозиции военного музея, где увидел и свой портрет. На следующий день они отправились в Гаспру, любуясь чудными пейзажами этого благодатного края.

Уже вечерело, когда они подъехали к дворцу графини Паниной, напоминавшему средневековый замок. Все было удобно и роскошно, так что лучшего желать было просто невозможно. Их огромная семья разместилась в комнатах верхнего этажа, а на первом этаже они пользовались только столовой. Лёвочку также разместили внизу, рядом с гостиной. Для себя Софья выбрала комнату с огромными окнами и с дверью, ведущей на роскошную террасу, где стояла подзорная труба, в которую она разглядывала проходившие мимо Гаспры пароходы и катера. Удобства в огромном замке, выполненном в псевдоготическом стиле, были просто царскими. Мраморные лестницы, ковры, картины, камины, восхитительные виды из окон дворца — все было впечатляющим. Посреди двора журчал огромный каменный фонтан, чуть дальше виднелся купол домовой церкви. Кругом благоухали розы, магнолии, канны, росли кипарисы и грецкие орехи. В общем, вполне презентабельное палаццо, в таком никто из них никогда не жил. Да еще красота моря и гор! Со всех сторон панинскую дачу окружали имения великих князей. Лёвочке замок очень понравился, он радовался, восхищался всем, словно дитя.

Софья ездила то в Алупку, то в Ялту, чтобы насладиться красотой южных мест. Частенько принимала гостей сама: то великого князя Николая Михайловича, то старинных Лёвочкиных знакомых, Самарина и Оболенского, а еще Чехова, Горького и Бальмонта. Чтобы доставить удовольствие мужу, она играла на рояле. Благодарный слушатель не раз хвалил ее.

Между тем Лёвочкины страдания не прекращались, сопровождаясь постоянными болями, то в коленях, то в пальцах ног, то сильнейшими стеснениями в груди, то перебоями в сердце, то скверным пищеварением, то угнетенным состоянием духа. Бессонными ночами Софья постоянно прислушивалась к его дыханию. Муж категорически не желал видеть докторов, злился, брюзжал, протестовал, отказывался принимать лекарства, но в то же время мог поминутно щупать и считать свой пульс, а иногда просил об этом Машу. Что и говорить, Софье все время приходилось бороться то с Лёвочкой, то с его болезнью, спасая его жизнь и обманом давая лекарственные препараты, хотя бы кофеин.

Вскоре Софья заметила, что стала полнеть, что ее душа потихоньку засыпает. Ее избаловал комфорт, к которому она не была приучена. Она не желала такой жизни, с короткими днями, длинными ночами, опавшими листьями, летним теплом и осенней тьмой. Кругом было тихо и однообразно. Даже дочь Таня казалась какой-то «тихой», возможно, из-за того, что она снова была «с брюшком», постоянно что-то вязала, думала о муже, «Михайлушке», который вот — вот должен был приехать сюда, поселиться с ней во флигеле, где ему будет тепло. А в большом доме было холодно и сыро из-за того, что невозможно было должным образом отопить такой огромный каменный замок. С приездом Тани было решено, что все они останутся здесь до весны, к величайшему сожалению Софьи.

Теперь вечерами все собирались в огромной гостиной, украшенной копиями Мурильо в золоченых рамах, японскими фарфоровыми вазами. Около камина грелся Сережа, а на диване лежал «больнешенький» Лёвочка. Саша, как всегда, что- то переписывала для папа, а бедная Таня уже знала, что снова носит в себе мертвого ребенка и роптала на горькую судьбу. А Софья готовилась к тому, что ей придется разрываться между больным мужем и несчастной дочерью. К тому же прислуги в доме было явно недостаточно.

Софье было жутковато и очень одиноко в этом огромном дворце. Ее не могли отвлечь от грустных мыслей даже море и цветы. В такие минуты Крым казался ей слишком «наглым», с его цветущими миллионами роз, «зараженным, инфекционным местом», а замок графини она находила похожим на тюрьму, из которой не сможет больше выйти.

Таня родила мертвого мальчика и чувствовала себя ужасно, ее постоянно лихорадило из-за сильного прилива молока. А Лёвочка уже пять дней лежал неподвижно и все время повторял: «Карета подана». Он часто бредил, говорил, что «Севастополь горит», просыпаясь, начинал перебирать руками край вязаного шерстяного одеяла, просил, чтобы пригласили врачей Бертенсона и Щуровского. Врачам приходилось впрыскивать ему мышьяк. Таня с мужем собрались уезжать из Гаспры. Без нее Софья чувствовала себя совсем одинокой. Даже приезжавшие сюда Илюша и Андрюша не могли ее утешить. Они постоянно играли в столь ненавистные ей карты. Она же, вместе с Сашей, продолжала «толстеть», объясняя это своей однообразной жизнью, слишком тоскливой, а также очень полюбившимся ей виноградом «изабелла». Однажды ночью поднялась сильная буря, переколотившая все стекла в доме и даже кое — где вырвавшая оконные рамы, чем всех крайне напугала. Однако Новый год они встречали в одних только платьях, будто наступило лето. Кним надачу пришли ряженые, которые, топая ногами, дико плясали под аккомпанемент Саши.