– Отец, я помогу… Он не может спуститься, его никакая лестница не выдержит! Хватайся, а я буду держать тебя… Вот так… еще… ноги поставь на перекладину, на одних руках не удержишься… Эй, огромина! Тащи!

Отец прошептал тихо:

– Ты разговаривала со… скифом?

– Отец, – ответила она тоже шепотом, хотя великан явно не знает языка избранного народа, – он огромный и глупый! Мне уже совсем не страшно. Ну, почти не страшно.

– Ох, дочь моя…

Лестница трещала под двойной тяжестью, но они двое стояли на разных ступеньках, светлый квадрат приближался, только его заслоняла грозная фигура, и Хева чувствовала, как у ее отца от страха и безнадежности слабеют пальцы.

– Отец, – закричала она отчаянно, – держись! У меня же больше никого на свете нет!

Его пальцы стиснулись на перекладине, она видела. А в следующее мгновение сопящий великан вытащил лестницу, и как раз вовремя: гнилые жерди переломились, и Хева с отцом рухнули в черный пепел рядом со зловонной дырой подвала.

Отец часто и жадно дышал, в лице был страх. Глаза дико уставились на великана. Даже не заметил, что взгляд свободно простирается во все стороны, не натыкаясь на соседние дома, сараи, амбары, конюшни. Дикий скиф скользнул по нему равнодушным взором, его глаза снова обратились к Хеве.

– Все. Я уже вытащил.

Она живо возразила:

– Не все! Он здесь умрет, не видишь?

Он уставился бараньим взглядом:

– Ты хочешь, чтобы я отнес это нечто дохлое волхву? Он уже разложился. Не слышишь, какой смрад?

– Не слышу, – сказала она, – его нужно отнести шаману. Только нашему.

Он вытаращил глаза:

– А где ваш?

Ее сердце забилось еще чаще. Сказала как можно небрежнее:

– В Новом Иерусалиме, где же еще? Только тот шаман может спасти моего отца.

На его лице появилось сильнейшее отвращение. Она поняла, что великан сейчас откажется, сказала торопливо:

– И тогда я стану твоей верной рабой!

Он фыркнул:

– Ты уже сейчас моя рабыня!

Сердце ее упало. Однако сумела проговорить почти все тем же уверенным и даже, насколько смогла, насмешливым тоном:

– Да, плеть и железо могут многое. Но надо быть очень тупым, чтобы совсем не видеть разницы между покорным рабом и верным.

Он нахмурился, и она подумала в страхе, что он в самом деле слишком туп, чтобы видеть разницу. Особенно разницу между просто покорной женщиной и преданной.

Оба со страхом наблюдали за медленно размышляющим скифом. Но, похоже, долгие раздумья были не свойственны сыновьям Гога. Он пожал плечами:

– Лады, отвезу. Тут делов-то… Вон стены твоего града!

Оглушительно свистнул, старый иудей от ужаса зажмурился и присел, даже не увидел, как подбежал конь, а дикий скиф с неожиданной для великана легкостью вспрыгнул на коня. И уже с седла нагнулся и поднял к себе тощее тело старика.

Хева сказала вопросительно:

– Я пойду впереди?

– Зачем?

– Указывать дорогу.

– Я знаю дорогу, – ответил Бугай насмешливо. – Слышишь, вороны кричат? А по ночам там наши друзья, серые волки, растаскивают трупы!.. Иди рядом, чтобы никто не ухватил тебя как добычу.

Заря окрасила облака. В холодном воздухе медленно растворялся туман, проступали очертания голых деревьев, смутно доносились звуки множества коней. После короткого летнего дождя воздух казался восхитительно чистым и свежим, но теперь Хева уловила едва слышный запах конских каштанов, аромат мужского пота, запах горячей стряпни…

Она сглотнула слюну. Скиф заметил, оскалил зубы. Она сердито отвернулась. Конь вздохнул и пошел неспешно в сторону града. Хева ежилась от холода, зубы начали стучать. Внезапно сверху обрушилось что-то огромное, тяжелое. Она от страха присела, услышала громовой хохот.

Скиф хохотал, показывая огромные, как у дракона, зубы, был он теперь обнажен до пояса, а она, оказывается, едва не пустила лужу от страха, когда он швырнул ей свою безрукавку.

– Набрось, – велел он. – Ты такая тонкая, что промерзнешь насквозь, как стрекоза! Те на ночь вовсе застывают…

Она собиралась отказаться, не станет же в самом деле надевать эту вонючую шкуру, но руки сами влезли в огромные прорехи, пальцы свели вместе половинки, толстая шкура еще держала тепло огромного горячего тела, и только буркнула:

– А ты и так не издохнешь?

– Мы, скифы, – сказал он хвастливо, – привыкли спать даже на морозе!

Она выговорила неприязненно стылыми губами:

– Да, такую тушу проморозить не просто.

Безрукавка ей достигала щиколоток, в ней было удивительно уютно, даже мужской запах не раздражал, в нем тоже чувствовалось нечто покровительственное, оберегающее, и она уже успокоенно перебирала ногами, а впереди медленно вырастала в размерах стена Нового Иерусалима с намертво запертыми воротами.