– Ушли!.. Я думал, нам перекроют все дороги. Нет, славяне не умеют воевать!

– А вы умеете, – ощетинилась она. – С вашими дикими обычаями… вымрете скоро. Туда вам и дорога.

Она поймала понимающий взгляд Влада. Да и два его дружинника, тоже славяне, явно не одобряют поступок Бояна. И то, что Ингвар не вмешается, не велит оставить беспомощного старца в лесу.

Павка широко распахнул глаза, не понимая, потом оглянулся на Бояна:

– А, это ты про его хрычуна?

– Да.

– Ясно, княгиня… У вас, я ж забыл, стариков либо убивают, либо уводят в лес, чтобы их там убили звери. Верно?

– Не всегда, – отрезала она. – Только в голодный час. Но и в хлебное время, когда встанет выбор: спасать стариков или детей. Это ж понятно, кого спасать!

– Конечно, понятно, – согласился Павка. – Стариков, ясное дело.

Она отпрянула, будто поднес ей к носу горящую головню.

– Почему? Что вы за народ?

– Когда-то и мы спасали детей, а стариков убивали, – ответил Павка. – Так говорят волхвы. Это было во времена не то фараонов… не спрашивай, думаешь, я знаю, кто это такие?.. не то гелонов. Словом, мы тоже были звери, тут гордиться нечем. Когда надо выжить, в первую очередь спасаешь детенышей. О стариках начинаешь заботиться, когда… ну, когда становишься добрее.

– Добрее? – воскликнула Ольха в изумлении. На нее оглянулся Ингвар, он замечал каждое ее движение, и Ольха понизила голос: – Это вы-то, русы, добрее?

– Княгиня, – сказал Павка, – что есть ребенок? У Бояна их будет как листьев на дереве. А вот отец у него один. Другого нет и быть не может. Да и тот скоро уйдет… Я бы тоже, будь мой отец жив! Это жену можно найти другую, детей наплодить еще и еще, а отцу даже своих годов добавить не дано богами. А как бы хотелось!

Ольха с удивлением учуяла глубокую печаль в голосе всегда веселого и беспечного дружинника. На миг он, сильный и уверенный, показался мальчишкой, который жаждет прижаться щекой к ладони всесильного и все умеющего отца.

– Не знаю, – сказала она неуверенно. – У нас детей спасают в первую очередь.

– Это и понятно. Всякий зверь своего детеныша из огня тащит. Но, положа руку на сердце, скажи: неужто твои славяне… ну пусть твои древляне, неужто они такие звери, что убьют младенца? Детей никто, как я навидался, не убивает. Даже детей врага. Самое худшее, что сделают, – это продадут в рабство. Но и там останется жить. А при удаче убежит обратно. Ежели он сын Бояна, то еще и девку оттуда прихватит, а тестю подпустит красного петуха!

Ингвар, не в состоянии заснуть, выполз из-под одеяла. Ольха мирно спала рядом, ее лицо в свете догорающего костра было мирным, совсем детским. Пухлые губы чуть приоткрылись, лицо казалось удивленным и чуть обиженным.

Он отошел в сторону. Глаза начали привыкать к темноте, кое-как узрел поваленную валежину. Сел, в груди была горечь. Пекло, будто туда налили расплавленного олова. Внезапный распад Новой Руси, бегство из своего уже города, вражда полян… но хуже всего, что эта золотоволосая древлянка исчезнет из его жизни. Что в сравнении с этим даже распад Новой Руси?

Глаза обвыклись вовсе, отчетливо различал верхушки кустарника, деревьев, даже валежины, только внизу все оставалось залитым чернотой. Воздух уже стал холодный, ночной, с поворотом на утреннюю свежесть. Немного продрог, плечи сами по себе передернулись.

Он совсем собрался уже подняться, мышцы напряглись для движения, как вдруг ухо уловило едва слышный скрип. Он замер, потому что такой скрип слышал не единожды. Напрягся, чувствуя смертный страх, через несколько мгновений обостренный в ночи слух уловил слабый щелчок, с которым тетива бьется о кожаную рукавичку лучника, и тут же качнулся в сторону. Возле щеки словно взмахнули невидимым крылом, больно дернуло за чуб, что свесился на эту сторону.

Упал, издал легкий стон, а сам прислушивался отчаянно, стараясь понять, с какой стороны раздался скрип натягиваемого лука. В ночном лесу было абсолютно тихо.

Выждав какое-то время, он начал отползать, уперся ногами в ствол дерева. Приподнял голову и снова услышал зловещий скрип. Днем этот звук не услышал бы, но в ночи с ее обостренной тишиной скрип сгибаемого дерева донесся отчетливо. Оглянувшись, он увидел, как блеклый лунный свет падает на его ноги. Даже пройдя через листву, свет луны для привыкших глаз давал четкие указания, где он весь.

Не дожидаясь щелчка, он откатился в сторону. Рядом влажно шлепнуло – с таким звуком железный наконечник входит в сырое дерево, и он мотнулся вбок, вломился в кусты, перекатился через голову, сбежал вниз по широкой дуге.

Сердце отчаянно колотилось. Как еще не поломал ноги, прыгая в полной тьме, натыкаясь на деревья и коряги! Лицо было расцарапано ветками. Вытирая кровь с глаз, он внезапно понял, что бежал не к месту стоянки, где мог бы позвать на помощь, а сделал круг и снова приблизился к тому месту, но уже с другой стороны. Неосознанная жажда схватки оказалась сильнее жажды уцелеть.