— Твоя мама хоть и жила небогато, всегда была готова помочь людям. Она никому ни в чем не отказывала. Думаю, что это поможет ее достойному и счастливому перерождению. — Немного помолчав, Санжи-нагасай убежденно добавил: — Она заслуживает этого.

Пламя зулы [70] , словно одобряя благопожелание, слегка колыхнулось.

И остальные родственники с большой теплотой и любовью говорили о его матери. Некоторые из них, пытаясь приободрить Мунко, вспоминали наиболее трогательные, а порою и попросту забавные случаи, связанные с ней. При этом племянницы искренне сокрушались, что все произошло так скоротечно и они даже не успели поухаживать за любимой тетушкой.

«Действительно, кто бы мог подумать, что пустячное, казалось бы, недомогание так резко обострится и неожиданно перейдет в форму неизлечимой болезни?» — печально соглашался с ними Мунко. Пожалуй, только сегодня, а именно на сорок девятый день [71] поминовения, под влиянием традиционных в подобной обстановке разговоров о том, что «душа нашей дорогой и любимой Гэрэлмы Батуевны еще с нами», и он, прежде упрямо отказывавшийся смириться с утратой, стал осознавать ее реальность.

— Как бы чего не случилось с парнем, — осторожно начала старая Цырма-хээтэй [72] . — Уж очень он переживает.

— Что ты имеешь в виду? — громко спросил глуховатый Санжи-нагасай.

— Тш-ш, — женщины дружно замахали на него руками.

Они вовсе не хотели, чтобы Мунко нечаянно услышал их пересуды, для чего, собственно, и перебрались на кухню, подальше от поминального застолья.

— Думаешь, тетушка Гэрэлма может забрать его с собой? — испуганно воскликнула племянница Должидма.

— Вот именно, — подтвердила Цырма-хээтэй. — Такое вполне может произойти. Говорили же ему, что надо бы специальную ритуальную молитву заказать в дацане. А он, бестолочь неверующая, ни за что не захотел делать это. «Вы, — говорит, — старье, пережитки, ерунду, мол, всякую городите». Хм-м, «пережитки», — передразнила она Мунко. — Да-а, конечно, мы пережитки, но чтобы ими стать, для этого надо, я думаю, хотя бы до-о-лго пожить, — мудро добавила она.

— Цырма-хээтэй, а что это за история с прозвищем тетушки Гэрэлмы? — робко спросила Балмасу, другая племянница.

— Вот еще одно подтверждение тому, что молитву надо было заказать. Давно известно, что родители часто стремятся забрать своих детей с собой, на тот свет. При этом они вовсе не желают им ничего плохого, а делают это исключительно из большой любви к ним. А Гэрэлма, как все знают, очень любила своего сына, души в нем не чаяла. Из-за ее чрезмерной материнской любви он ведь, бедняга, так и не решился жениться до сих пор. Что и говорить, жили они душа в душу. Но это же, сами понимаете, не вечно. Ну, а что касается ее необычного прозвища «дева Мария», — при этих словах опытная рассказчица сделала многозначительную паузу.

— Ну, ну, — Должидме с Балмасу не терпелось услышать продолжение этой истории.

— Ладно, слушайте, — смилостивилась над ними Цырма-хээтэй. — Я уже не раз говорила о том, что покойная Гэрэлма в молодости была очень красивая, к тому же и очень скромная. У нее самой, по-видимому, сердце ни к кому не лежало. Так вот, когда ей было чуть за двадцать, она как-то, начиная с осени, всю зиму провела на отдаленной таежной заимке в местности Булуун. Жила она все это время со старенькой Хандой. И никто, заметьте, никто, я имею в виду мужчин, к ним не приезжал! А наши парни все в тот год — кто в армии служил, а кто и в тюрьме сидел. Сами ведь знаете, — обратилась она к внимательно слушающим ее племянницам. — Хулиганья у нас всегда хватало. Но месяцев через пять после того, как она вернулась с заимки, она родила Мунко. Ну скажите, от кого она могла там забеременеть? — Цырма-хээтэй торжествующе обвела взглядом притихших девушек. — То-то и оно, что ни от кого! Разве что святой дух или, наоборот, нечистая сила какие-нибудь постарались, ха-ха! А ведь слыла недотрогой! — не удержавшись все-таки съязвила тетушка, вспоминая свои молодые годы. — С той поры у нас и повелось «дева Мария» да «дева Мария». К тому же и старенькая Ханда клятвенно заверяла всех, что никто к ним через буреломы точно не заезжал. Уж бабушка Ханда в жизни никого не обманывала! Прямо непорочное зачатие какое-то!

— Пэ-э, — дружно подивились Должидма и Балмасу. — Просто чудо какое-то! Вот уж точно, непорочное зачатие.

— Самоклонирование, — многозначительно добавила падкая на сенсации Должидма. — Я читала в одной газете, что с научной точки зрения такое возможно в критический для человечества период. Например, когда идут продолжительные войны или какая-нибудь глобальная эпидемия. Короче, когда мужиков не хватает, — подытожила она.

— Ха, мужиков не хватает, — насмешливо передразнила ее Балмасу. — Ты мне лучше скажи, а когда их хватает-то? В нашем улусе вот уж точно эпидемия, только пьянства. От нее мужики и повымирали. Ну а ты, допустим, самоклонировалась в свои-то критические дни?! Не зря ведь ты предпочитаешь, чтобы тебя, как ту клонированную овечку, звали Долли.

Подружки вдоволь побалагурили, увлеченно обсуждая нравственную и эротическую стороны только что услышанной истории. Да и Санжи-нагасай тоже развеселился и одобрительно посмеивался. Очевидно и он, несмотря на глухоту, уловил суть рассказанного.

— Ом мани падме хум, — спохватилась Цырма-хээтэй, внезапно осознав, что в такой особенный, сорок девятый день они явно говорят что-то лишнее. — Пойдемте в комнату, за стол. Нас там, наверное, уже заждались, — испуганно сказала она.

В последнее время, еще до печальных событий, Мунко испытывал смутное беспокойство. Усиливаясь с каждым днем, оно незаметно овладело им полностью, словно предвещая грядущие превратности судьбы. Лишь сейчас ему стало понятно, что это было предупреждение о предстоящей утрате. И действительно, предчувствие сбылось. Последовавшие затем скорбные хлопоты только ухудшили его и без того тягостное состояние. Он остался наедине с невеселыми мыслями и переживаниями. В результате обострилась застарелая язва желудка, которая последние лет пять-шесть не давала о себе знать, словно затаившись в ожидании подходящего случая. Она не давала ему ни минуты покоя. Ослабев от ее безостановочных, изматывающих колюще-ноюще-режущих атак, он именно сегодня почувствовал, что больше не в силах терпеть.