— Ты так думаешь? Значит, по-твоему, есть добрые и злые? В таком случае у тебя блестящий шанс! Предположим, тебе надо выбрать из трех кандидатов. Первый наполовину парализован полиомиелитом, страдает гипертонией, анемией и еще кучей тяжелых недугов, при случае врет, консультируется с астрологами, изменяет жене, курит сигарету за сигаретой и пьет много мартини. Второй — толстяк, трижды проигравший выборы, перенес депрессию и два сердечных приступа, курит сигары и каждый вечер, перед тем как выпить снотворное, накачивается шампанским, коньяком и виски. Третий — орденоносный герой войны, с почтением относится к женщинам, любит животных, пьет только пиво, и то от случая к случаю, и совсем не курит. Кого из них ты выберешь?

Сервас улыбнулся и ответил:

— Полагаю, вы ждете, что я назову третьего.

— Браво, ты отмел Рузвельта и Черчилля и выбрал Адольфа Гитлера. Вот видишь, на самом деле все обстоит совсем не так, как кажется. Суть и видимость — разные вещи.

Сервас расхохотался. Старик ему решительно нравился. Его было трудно уличить в промахе или ошибке, а мысли Сен-Сира отличались ясностью и прозрачностью потока, текущего у мельницы.

— В этом и заключается в наши дни проблема средств массовой информации, — продолжил отставной следователь. — Они вцепляются в малозначительные детали и раздувают их. Вот результат: если бы в ту эпоху существовали наши средства массовой информации, то Рузвельта и Черчилля, возможно, не выбрали бы. Полагайся на свою интуицию, Мартен. Не доверяй видимости.

— Самоубийцы, — повторил Сервас.

— Я к ним и подхожу. — Следователь налил себе еще арманьяка, поднял голову и посмотрел на Серваса долгим тяжелым взглядом. — Это дело вел я. Оно оказалось самым трудным за всю мою карьеру. События случились в течение года. Если быть точным, то с мая тысяча девятьсот девяносто третьего по июль девяносто четвертого. Семь самоубийств. Подростки от шестнадцати до восемнадцати лет. Я все помню, как будто это было вчера.

Сервас затаил дыхание. У старика даже голос переменился, стал жестким и бесконечно печальным.

— Первой была девочка из соседней деревни, Алиса Ферран, шестнадцати с половиной лет. Замечательная девочка, с блестящими результатами в школе, выросшая в среде с высокой культурой. Отец — преподаватель литературы, мать — учительница младших классов. Алиса считалась ребенком без проблем, за ней не числилось никаких подозрительных историй. У нее было много друзей-ровесников, она увлекалась рисованием, музыкой. Ее все любили. Алису нашли повесившейся на гумне в окрестностях деревни.

Повесившейся… Горло у Серваса сжалось, он весь превратился в слух.

— Я знаю, о чем ты подумал, — сказал Сен-Сир, поймав его взгляд. — Могу тебя уверить, девочка повесилась сама, в этом нет ни малейших сомнений. Эксперт дал однозначное заключение. Да ты с ним знаком, это Дельмас, он свое дело знает. В ящике стола девочки потом нашли ее рисунок: гумно, стул и веревка с точно выверенной длиной между балкой и узлом, чтобы ноги наверняка не коснулись пола.

На последней фразе голос следователя сорвался. Сервас увидел, что он вот-вот расплачется.

— От этого действительно можно было получить разрыв сердца. Такая чудная девочка! Когда пять недель спустя, седьмого июня, покончил с собой семнадцатилетний мальчик, все поначалу решили, что это жуткое совпадение. Но после третьего случая, в конце месяца, люди начали задавать себе вопросы. — Он допил арманьяк и поставил пустой бокал на столик. — Этого мальчика я тоже помню, как будто все было вчера. В то лето в июне и июле, как раз во время каникул, стояла прекрасная погода с нескончаемыми теплыми вечерами. Люди подолгу задерживались в садах, на террасах маленьких кафе, где оказывалось хоть немного прохладнее. В помещениях стояла жара, а кондиционеров тогда не было, и мобильных телефонов тоже. В тот вечер, двадцать девятого июня, мы с товарищем прокурора и с предшественником Кати д’Юмьер сидели в кафе. Тут ко мне подошел хозяин заведения и сказал, что меня просят к телефону. Звонили из жандармерии. «Нашли еще одного», — прозвучало в трубке. Сам понимаешь, я сразу понял, о ком идет речь.

Сервас почувствовал, как его охватывает холод.

— Этот мальчик тоже повесился, как и те двое. На старом заброшенном гумне, посреди пшеничного поля. Я помню каждую деталь: летний вечер, спелые хлеба, бесконечный закат, жар, идущий от камней даже в десять вечера, мухи и тело в глубине гумна. Мне тогда стало плохо, и меня увезли в больницу. Потом я снова приступил к расследованию. Говорю тебе, у меня никогда не было такого тяжелого дела. Настоящий крестный путь: горе семей, полное непонимание происходящего, страх, что все снова повторится…

— Вы выяснили, почему они это сделали? Нашли какое-нибудь объяснение?

Старый следователь посмотрел на него полным недоумения взглядом. Наверное, тогда, в 1993-м, у него были такие же глаза.

— Ни малейшего. Никто не мог понять, что это им взбрело в голову. Дети не оставили ни записки, ни другого объяснения. Все были просто потрясены. По утрам люди просыпались в страхе, что придет известие об очередной смерти. Никто так и не понял, почему все это произошло. Родители, имевшие детей-подростков, жили в постоянном страхе. Весь город был в ужасе. Детей сопровождали повсюду и запрещали им выходить из домов. Этот кошмар продолжался дольше года. Семь смертей. Семь! А потом, в один прекрасный день, все прекратилось.

— Невероятная история! — воскликнул Сервас.

— Не такая уж невероятная. Я потом слышал, что нечто подобное происходило и в других странах: в Уэльсе, в Квебеке, в Японии. Среди подростков случались договоры о самоубийствах. А сегодня и того хуже. Они общаются через Интернет и шлют друг другу такие послания: «Моя жизнь потеряла смысл, ищу партнера для самоубийства». Я не преувеличиваю. В случае самоубийства в Уэльсе в Сети было найдено множество соболезнований и стихотворений, а также посланий типа «Я скоро последую за тобой». Кто мог подумать, что такое станет возможно?