Шрифт:
Северная часть города значительно выше западной. Так образовался естественный спад, каким и воспользовались зодчие средневекового Кракова.
Городу, опоясанному крепостной стеной, становилось все теснее. Уже в XV веке часть каналов и рвов была засыпана землей, часть одета в кирпич и камень. В XIX веке подземные каналы были включены в канализационную систему города, приспособленную, главным образом, для отвода дождевых вод.
Разобраться во всем этом, понять с помощью таких специалистов, как Курт Пеккель, какой смертельно-опасной для города может стать канализационная система — оказалось для оккупантов делом совсем не сложным. И возник дьявольский план. Ему не дано было осуществиться отнюдь не из-за недостаточного усердия его авторов и исполнителей.
Впрочем, и после освобождения города, успешно завершенной операции по обезвреживанию мин и извлечению взрывчатки (думается, когда-нибудь в Кракове встанет на одной из его знаменитых улиц памятник советским и польским саперам) старинная канализационная сеть оставалась для города бомбой замедленного действия.
Со временем подземные каналы и выгребные ямы стали серьезно угрожать архитектурным памятникам Кракова, расположенным в старинном центре и в районе Казимеж.
Начался процесс оседания фундаментов, разрушения стен, зданий, построенных над каналами. Сравнительно недавно, впервые за всю историю Кракова, проведена инвентаризация системы старинных каналов. Городскими властями и правительством принято решение о срочных реставрационных работах в больших масштабах, что, безусловно, по плечу народной Польше.
Реставрация средневековых каналов, потребность в которой существует, к слову, во Многих старинных городах Польши, является — к такому выводу, говорил нам Бохенек, пришли ученые — необходимой предпосылкой сохранения для потомков уникальнейших архитектурных памятников, самого Кракова, спасенного от разрушения и неминуемой гибели в январе 1945 года.
Древний, красивейший город был взят целым и невредимым. Так завершилась битва за Краков.
Впрочем, наша поездка в освобожденный Краков только начинается.
В нашем распоряжении все тот же «виллис» и спокойный, медлительный водитель-сибиряк с его неизменной присказкой: «Тише едешь — дальше будешь».
Здесь она к месту. То тут, то там предостерегающее: «Мины!» Мы медленно продвигаемся по уже расчищенным маршрутам с визитными карточками — добрыми напутствиями — наших саперов: «Разминировано», «Мин нет».
Юзефа Зайонца (товарища Михала) я разыскал в городском комитете партии. В городе налаживалась новая жизнь. Работы — непочатый край. Организация народной милиции, восстановление транспорта, торговли, забота о детях-сиротах — сотни неотложных дел, которыми сразу же после выхода Михала из подполья пришлось заняться воеводскому и городскому комитетам партии. Юзеф Зайонц даже ночевал в своем служебном кабинете с новеньким ТТ (подарок генерала) под подушкой. Собранный, сосредоточенный, деятельный.
В нашем распоряжении оставалось несколько часов, и мы отправились смотреть город.
Удивительный день. Меня с утра не покидало ощущение: должно произойти что-то важное, радостное.
Так оно и вышло.
У Мариацкого костела парнишка продавал пахнущий типографской краской свежий номер газеты «Гонец Краковски». Я развернул газету и сразу же увидел знакомую фамилию — Скшишевский. Министр.
Скшишевский… Не тот ли, чьи уроки латыни так пришлись кстати в камере-одиночке Монтелюпихи? Тот тоже был Скшишевский. В довоенном Львове заведовал кабинетом иностранных языков института усовершенствования учителей.
Мы часто встречались с ним, дружили, и меня всегда поражали энциклопедические знания скромного заведующего методкабинетом.
Коммунист, варшавянин, с немалым стажем партийной работы в подполье, Станислав свободно владел шестью европейскими языками, жалел, что латынь «из моды вышла ныне».
— Мудрый, чеканный, как звенящая медь — вот какой это язык, — говорил он бывало. — Ты только послушай, коханый друже. А еще лучше запиши в свою книжицу: «Docendo discitur — уча — учимся».
На совещаниях, когда, бывало, накалялись страсти, Станислав мог разрядить атмосферу одним каким-нибудь «sine ira et studio», то есть просьбой не переходить на личности, спорить объективно, без гнева и предубежденности. Мог и «убить» любителя длинных речей короткой, как выстрел, репликой: «Снова — «ab ovo», то есть от яйца, от самого начала.
А в трудные минуты повторял любимое: «Dum spiro — spero».
Как оказался Станислав во Львове?
Тут следует вспомнить сентябрь — октябрь 1939 года, когда во Львов через так называемую «зеленую границу» из оккупированных центральных районов Польши бежали многие, спасаясь от коричневой чумы. Советский Львов в те дни приютил, согрел лучших представителей польской интеллигенции, ее цвет, ее надежду.
Районный, а затем городской отдел народного образования, которым я заведовал, принял самое горячее участие в судьбе польских товарищей. Тогда же я познакомился с Вандой Василевской (ей удалось чудом вырваться из пылающей Варшавы), со всемирно известным переводчиком и публицистом академиком Тадеушем Бой-Желенским. Его сразу же приняли в Союз писателей СССР, предоставили работу во Львовском университете.
В бывшем особняке графа Бельского — в новом писательском клубе (горисполком отдал его полностью в распоряжение польских литераторов) — Станислав познакомил меня с Ежи Путраментом, Леоном Пастернаком, Люцианом Тенвальдом, Ежи Гордыньским.