Такого рода кражи в Москве XVIII века были обычным явлением. Преступники особенно активизировали свою деятельность на этом поприще в дни, когда в город съезжалось множество крестьянских повозок из окрестных сел, в частности перед рождественскими праздниками. Так, 21-летний вор «фабричный» Алексей Майдан в феврале 1742 года «винился в мошенничестве… у Мытного двора, когда приезжают к Рождеству с мясами, и он… с товарыщи у тех приезжих крали с возов свиныя туши, и гусей, и поросят, а во сколько поймов, того за множеством сказать не упомнит, и продавали разным людям». Другой «страдной порой» для воров было осеннее время: в Москву из близлежащих сел и деревень крестьяне везли для сбыта сельскохозяйственную продукцию. 27-летний Михайла Сопляк «винился в мошенничестве с прошлого 741 году с праздника Донския Богородицы и по сей привод: на Болоте и в Садовниках крал у проезжих деревенских мужиков с возов мешки с овсом и с рожью, и с хлебами печеными, а во сколько поймов, того за множеством сказать не упомнит». «Фабричный» Кондратий Безрукий на допросе 29 декабря 1741 года признался: «…тому ныне с полгода… с суконщиком Иваном Диким на Москве-реке у проезжих мужиков в разные дни крали с возов в мешках овес, и муку, и крупы, и шубы, и кафтаны… и продавали оное в разных местах разным деревенским мужикам». Степан Жижин тогда же показал, что он «тому ныне с полгода… знался с мошенниками с солдацким сыном Максимом Родионовым да Большого суконного двора с суконщиком Федором Антиповым и с ними он, Жижин, мошенничел: по Москве-реке и на Таганке крали у проезжих деревенских мужиков с возов в мешках овес, муку и крупы… и продавали в Москве в разных местех извощиком, а кому имянно, не знает, а про то, что оное крали с возов у проезжих мужиков, про то им не сказывали» [494] .

Кражи с повозок так же, как карманные кражи и воровство в торговых банях, чаще всего совершали группы профессиональных преступников в составе двух-четырех человек: один отвлекал внимание жертвы, другой залезал на телегу или сани, перерезал ремни и сбрасывал поклажу, третий хватал краденое и убегал. Правда, некоторые «мошенники» достигали такого мастерства, что все эти операции проделывали в одиночку. Так, к примеру, «работал» беглый солдат Иван Харахорка зимой 1744 года в районе Яузских ворот и Яузского моста [495] .

Чаще всего кражи с телег, колясок и саней случались там, где движение было затруднено: в проездах около ворот Китай-города и Белого города. Выше уже шла речь о том, как воспитанники гарнизонной школы таскали вещи с повозок неподалеку от учебного заведения, возле Варварских ворот, а Иван Харахорка промышлял у Яузских ворот. 31 августа 1745 года доноситель Каин «близ Покровских ворот усмотрел… беглых салдата Василья Шапошникова и школьника Николая Котенева, которые в то время у проезжих людей с возу сняли кафтан серой». «Мошенники» были пойманы и на допросах в Сыскном приказе признались в совершении кражи. Шапошников показал, что «за Покровскими вороты у мимоедущаго крестьянина ис телеги украл… кафтан серой крестьянской да мешочек, в котором было хлеб с солью» [496] .

Удобными местами для совершения краж с повозок были также мосты. В октябре 1741 года в Сыскной приказ из полиции привели «фабричного» Авраама Степанова сына Звезду «для следствия с подлинным делом в обрезании проездом на дороге им… на Каменном мосту скрыни {54} деревянной из-за коляски, при которой имелось три кулька да мешок с пожитками Вятского драгунского полку поручика Матвея Чертова». Как следует из показаний десятских, стоявших «на карауле у рогатки на Кузмодемьяновской улице близ фартины», «после обеден» мимо них проехал в коляске поручик, а мгновение спустя они услышали крики разных людей, «что де позади коляски ево обрезал оной приводной в полицию деревянную скрынку, три кулька да мешек». Одновременно мимо их поста поспешно прошел подозреваемый, таща деревянную скрыню и кульки. Когда караульные попытались его остановить, он «тою скрынь, кульки и мешок бросил было за мост в воду». Вещи из реки достали и вместе со злоумышленником отправили в Московскую полицмейстерскую канцелярию [497] .

Яузский мост облюбовал наш старый знакомый Иван Харахорка. На допросе в Сыскном приказе он рассказал об одной из совершённых здесь краж: «…в прошлом 744-м году перед праздником Рождества Христова в сочельник… ходил он, Иван, на Яуской мост, чтоб у проезжих людей из возов красть что ни на есть, и в то время вечеру из-за Яуских ворот по Яускому мосту ехал в Таганку незнаемо какого чину в санях на одной лошади, и он, Иван, у того человека сзади из саней взял кражей войлок белой овечий, подушку полупуховую да три рубашки тонкие с манжеты, два галстука» [498] .

Для преступников, специализировавшихся на кражах с повозок, интерес представляли главным образом перевозимые в них всякого рода крупногабаритные предметы: подголовки, мешки, сундуки и пр. Переноска краденого на большие расстояния была невозможна, поскольку могла вызвать подозрения окружающих. Поэтому довольно часто «мошенники» совершали такие преступления вблизи от своего жилища. Воспитанники Московской гарнизонной школы, стащив вещи с телеги, коляски или саней у Варварских ворот, прятали их либо в школе, либо под Варварским мостом. Иван Харахорка неспроста предпочитал «облегчать» повозки на Яузском мосту и близлежащих улицах — он проживал за Яузскими воротами в приходе церкви Симеона Столпника у «фабричного» Леонтия Михайлова, снимавшего угол на дворе капрала Семена Любавского. Степан Жижин и его сообщники, воровавшие на Таганке с телег деревенских мужиков мешки с мукой и крупами, обитали в то время «в Таганке в Пустой улице в приходе церкви Воскресения Христова… у полотнянщика Якова Степанова без поручной записи». Беглый солдат Василий Шапошников и школьник Николай Котенев, совершавшие кражи с повозок у Покровских ворот, жили «близ Покровских ворот в печуре». Другой беглый солдат, Максим Попов, осенью 1745 года с «товарищами» снимавший вещи с повозок «за Яузскими вороты в Таганке», ютился «в той Таганке на берегу в шалаше» [499] .

Добыча «мошенников», совершавших кражи с транспортных средств, могла быть самой различной. Так, посадский человек Максим Клест с «товарищами» осенью 1741 года «в Таганке у проезжих незнаемо какова чина у людей с возу украл два кавтана серых, и один кавтан он, Максим, продал по сему делу приводному слепому Андрею Федулову, взял двадцать пять копеек, а продал ему заведомо, что краденое, а другой кавтан продал… табашнику Ивану Андрееву, взял десять алтын, а продал заведомо, что краденое» [500] . Таким образом, доход Клеста от этой кражи после сбыта вещей составил 55 копеек — сумму немалую, превышавшую размер месячной зарплаты «фабричного».

Но другие «мошенники», охотившиеся за поклажей саней, колясок и карет, в которых проезжали знатные господа, могли рассчитывать на более существенную добычу. Так, в 1741 году служитель вдовы-подполковницы Марии Федоровны Загряжской подал в Московскую полицмейстерскую канцелярию челобитье, в котором заявил: «…октября ж де 3 дня ехал он за госпожой своей на Каменном мосту, и на том де мосту воровские люди обрезали из-за коляски ларец с платьем, в котором имелось того разного платья по цене на тритцать семь рублев на девяносто копеек». В декабре того же года явочное челобитье подал канцелярист Сыскного приказа Нефед Попов «о краже у него из саней воровскими людьми шубы суконной лазоревого цвета на волчьем меху ценою в десять рублей» [501] . Конечно, при сбыте краденого стоимость вещей падала в несколько раз, но всё же составляла несколько рублей.