Если судить по делам Сыскного приказа, чуть ли не каждый такой вывод сидельцев для прошения милостыни сопровождался походом в кабак и совместным распитием спиртных напитков охранниками и колодниками за счет последних. Поэтому не приходится удивляться тому, что заключенные всегда просили милостыню в сильно нетрезвом виде, что, видимо, вызывало некоторое раздражение у московских обывателей.

Вечером 9 ноября 1738 года копиист Сыскного приказа Герасим Петров после напряженного рабочего дня прогуливался по Красной площади. Зайдя в Казанский собор, он встретил коллегу, канцеляриста Василия Панова, и приятели направились в Кремль через Спасские ворота. Но их прогулка была омрачена происшествием, о котором копиист рассказал в своем доношении: «…и близ Спасских ворот попались мне содержащиеся колодники Егор Петров да Федор Щукин с караульными солдатами пьяни, у которых колодников усмотрел я, что на нашейной цепи замки не сомкнуты». Копиист, обнаружив непорядок, сорвал несомкнутый замок с цепи одного из колодников и отдал для осмотра другу-канцеляристу. Но пьяные караульные солдаты «тот замок насильством из рук вырвали, и вырвав, примкнули к той цепи, и при том бранили как меня, именованного, так и оного канцеляриста Панова матерно, и говорили, что вам до того дела нет». Обиженный Петров пошел в Сыскной приказ и доложил караульному офицеру, подпрапорщику Осипу Смирному, что колодники с караульными солдатами расхаживают по Красной площади пьяные и с незамкнутыми цепными замками. Но реакция офицера была совсем иной, нежели рассчитывал ретивый копиист: тот его «незнаемо за что бил палкой». В Сыскном приказе было проведено расследование этого происшествия. Караульные солдаты на допросах не смогли объяснить, почему замки на двушейной цепи были не замкнуты, а подпрапорщик Смирной оправдывался, что канцеляриста Панова и копииста Петрова «за шумство и за пьянство бил… по спине палкою, и ударил только два раза». Судьи Сыскного приказа вынесли решение: караульным «за слабое за… колодники смотрение, у которых на нашейных цепях были замки худые, и за допущение тех колодников до пьянства, от которого кроме утечки ожидать было нечего, и за бранное поношение… подьячих, которых они бранили матерно… при собрании в строй солдат учинить наказание — бить батоги»; колодников же за то, что «они, будучи на связке для прошения милостыни, явились пьяни», следовало выпороть плетьми [595] .

Видимо, для сбора подаяния выпускали не всех колодников. В документах Сыскного приказа есть упоминания о неких списках, куда вносились имена «ненужнейших» колодников, подлежащих отпуску из острога для прошения милостыни [596] . Но не исключено, что за определенную плату этим правом могли пользоваться и наиболее опасные преступники.

На законодательном уровне к этой проблеме власти возвращаются лишь в конце 30-х годов XVIII века. 23 декабря 1736 года был опубликован указ Московской сенатской конторы: «Понеже Правительствующаго Сената в конторе известно учинилось, что содержащиеся в Москве колодники из разных приказов отпускаются на связке для прошения милостыни без одежды в одних ветхих рубахах, а другие пытаны, прикрывая одни спины кровавыми рубашками, а у иных от ветхости рубах и раны битые знать, того ради по указу Ея Императорскаго Величества Правительствующаго Сената контора приказали: в коллегии, канцелярии, приказы и конторы послать указы, велеть… колодников для прошения милостыни на связках отпускать с добрыми караульщиками, связки по 2 и по 3, в одежде, а в одних рубахах, а особливо пытанных, с кровавыми рубашками отнюдь не пускать». Но можно с уверенностью утверждать, что арестантов продолжали выводить на московские улицы в разодранных рубахах с окровавленными после пыток спинами. Именно это и стало главной причиной издания указа от 29 января 1749 года, призванного полностью упразднить эту практику в Москве: «…ныне Правительствующим Сенатом усмотрено, что многие колодники пытанные в разодранных платьях, что едва тела лоскутьями прикрыты, стоя скованные на Красной площади и по другим знатным улицам, необычно с криком поючи, милостыни просят, тако ж ходят по рядам и по всей Москве по улицам. Того ради по указу Ея Императорскаго Величества приказали: во все обретающиеся в Москве коллегии, канцелярии, приказы и конторы послать с крепким подтверждением указы, велеть имеющихся в тех местах колодников… которые, за караулом сидя, прокормить себя не могут, таких мужеска пола для казенных работ отсылать в Московскую губернскую и полицмейстерскую канцелярии или откуда сколько требовано будет, а баб и девок для работ же на мануфактурные прядильные дворы, где давать заработных денег, как мужеска, так и женска пола, по 2 копейки на день человеку, а которые колодники держатся в исковых исках, тех кормить истцам, и на связки не отпускать» [597] .

Но вопреки этому запрещению колодников продолжали по традиции регулярно выводить на связках для сбора мирского подаяния. 3 июня 1752 года последовал подтвердительный указ (не вошедший в Полное собрание законов Российской империи): «Правительствующего Сената конторе не безызвестно, что в Москве и в судебных местах отпускаемы бывают из содержащихся колодников по улицам на связке после пыток и ходят без рубах обнажены, причем точию спины кровавыми рубахами прикрыты, что признавается не безызвестно. Того ради по указу Ея Императорского Величества Правительствующего Сената приказали: в Военную контору, в Сыскной приказ, в Московскую губернскую канцелярию послать указ, чтобы впредь таковые пытанные и наказанные кнутом колодники обнаженные на связке отнюдь отпускаемы не были, а велеть довольствовать их по силе указов кормовыми деньгами тех, кои содержатся по интересным делам, выдачей из казны, а по челобитчиковым делам — от тех челобитчиков» [598] .

Несмотря на это, арестанты продолжали бродить по улицам Москвы, демонстрируя свои полученные на пытках раны, и просить милостыню подчас «непристойным» образом. 27 мая 1756 года проживавшим в Москве оброчным крестьянином дворцового села Тайнинского Николаем Анисимовым в Вотчинную контору было подано челобитье, в котором он жаловался: «…жительство он имеет в полицейской седьмой команде своим двором. И прошедшего мая 19 дня ко оному ево двору пришед три человека, ис которых один салдат, и при том салдате колодник, у которого на ногах железы… которые по приходе к жительству ево объявили… что де оговаривают ево воры… и при том говорили, что ежели даст [милостыню], то впредь до него дела не будет, а ежели не даст, то двор ево, Анисимова, весь огнем подымется». В это время в гостях у Анисимова сидел копиист Московской полицмейстерской канцелярии Алексей Иванов, который помог приятелю составить и подать челобитье [599] . Оно дошло до Сената и послужило поводом к новому указу от 18 октября 1756 года: «…небезызвестно, что… колодники ходят по кабакам, и по улицам, и по торговым местам с ящиками на связках и просят милостыни, и при том пьянствуют и чинят ссоры… И ныне… часто усматривается, что многие колодники ходят пьяные с ящиками в разодранных и кровавых рубашках, объявляя, якобы из Сыскного приказа пытанные и определенные в ссылку, и просят милостыню с великим невежеством и необычным криком» [600] .

Только после 1761 года в Полном собрании законов Российской империи исчезают указы, подтверждающие этот запрет [601] . Властям потребовалось не менее двенадцати лет, чтобы полностью изжить в Москве древнюю практику.

Ночью 20 августа 1743 года на улице шел проливной дождь. В здании присутствия Сыскного приказа содержались под особым караулом несколько колодников, в том числе обвиняемый в совершении крупной кражи Герасим Емельянов. Закованный в ножные кандалы, он сидел под часами в секретарской палате. С вечера его караулил солдат Прохор Ширяев, а в полночь его сменил Савелий Иванов. Около часа ночи преступник, «притворяя себя якобы болен и, застонав, пошел в нужник, якобы для испражнения». Минуту спустя часовой услыхал подозрительный грохот и, «взяв имеющуюся при часах ево свечу, побежал в тот нужник», где с ужасом обнаружил, что колодник прыгнул в выгребную яму и через нее выбрался на улицу. Стоявший на улице возле застенка, напротив нужника, часовой Леонтий Семенов на допросе поведал, что «по полуночи во втором часу… стоял в будке, понеже был великий дождь», когда ему «сверху закричал часовой, который стоит в секретарской палате, что де у него из-под часов бежал колодник». Семенов «выбежал… из той будки с имеющимся у него ружьем и у того нужника против окна для поимки того колодника стал». В этот момент к нему «с огнем» прибежал капрал Емельян Исаев с прочими солдатами, «токмо того колодника в том нужнике не нашли».

Тем временем беглец, закованный в кандалы, до нитки промокший и сильно вымаранный «человеческим калом», пробирался по ночным улицам к Арбатским воротам. Там, в приходе церкви Николая Чудотворца, что на Щепах, жил его приятель отставной солдат Федор Иванов сын Новиков. Последний на допросе так описал встречу с преступником: «Сего августа против двадесятого числа в ночи перед заутреней оной Герасим пришел к ево двору и перелез через забор, и он, Федор, к тому Герасиму вышел на двор и усмотрел, что оной Герасим скован в ножных железах. И оной Герасим сказал ему, Федору, что де он бежал из Сыскного приказа, и просил ево, чтоб он дал ему, чем те железа розбить, и он, Федор, дал тому Герасиму топор, а сам пошел в сени и стал обуватца, и оной Герасим в то время у себя железа разбил и от него з двора пошел, а сказал, что де он пойдет в Мещанскую слободу в дом посацкого Ивана Федорова».

Емельянов отправился к посадскому человеку Ивану Федорову сыну Бабосову, проживавшему «за Сухаревской башней в четвертой Мещанской улице в приходе церкви Живоначальной Троицы, что в Троицкой», в надежде найти у него надежное убежище, но не застал приятеля дома, а его жена Аграфена Гаврилова беглеца на двор не пустила. На допросе в Сыскном приказе она рассказала: «…и сего ж августа девятого на десять дня означенной муж ее пошел в лес для искания грибов, и по прошествии того дня в ночи вышеозначенной Герасим Емельянов пришел к ней, Аграфене, в небытность мужа ее и постучался под окном и просился, чтоб она ево пустила на двор. И она, Аграфена, открыв окно, усмотрела, что он… весь замаран в кале человеческом, и признала она… что он из Сыскного приказу бежал, и для того убоясь, ево, Герасима, к себе на двор не пустила» [602] .

Случай, когда колоднику удавалось бежать ночью из-под караула, довольно редкий. Чаще это случалось, когда их с разными целями (для прошения милостыни, за водой, для заковки, в баню и т. д.) выпускали из острога под присмотром солдат. Например, приговоренные к вечной ссылке и ожидавшие отправки в Сибирь Иван Петриков и Максим Букин 21 июля 1747 года устроили побег, воспользовавшись тем, что их под конвоем солдат Василия Курлова и Федосия Медведева повели на связке «на Болото в кузницы для заковки в кандалы». Закованные преступники стали просить караульных, чтобы «они с ними… съездили за Переяславскую-Ямскую слободу в рощу, которая близ Сокольников, понеже у них… имеетца зарыто в той роще в земле денег рублевых монет семьдесят рублев», обещая поделиться деньгами, и в конце концов уговорили. На Каменном мосту они наняли «двух извозчиков на дву роспусках {64} » и отправились в заветную рощу. О том, как события развивались дальше, на допросе поведал Василий Курлов: «Отпустя тех извощиков, пешие пришли в вышеписанную рощу, и оной Пестриков указал близ колоды место, где будто имеютца показанные деньги… И он, Василий, вынув из ножен шпагу свою, в том месте тою шпагою тыкал в землю, но денег ничего не обыскал. И как он, Василий, с тою шпагою наклонился к земле, вышеписанные Петриков у него… стал из рук вырывать шпагу, и ту шпагу у него… вырвал, и… левую руку изрубил в трех местах да прорубил голову в трех местах. Тако ж и у товарища ево Федосья Медведева… шпагу отняли ж. И, отняв… бросались на них… и хотели их заколоть до смерти… И отбежав от них, в той роще эфесами у нашейной цепи замки сбили, тако ж оной Букин на ногах кандалы эфесом переломил пополам. И от них, Василия и Медведева… они ушли незнаемо куды» [603] .