— Ты что же делаешь, царская твоя морда! Так никаких волостей не напасешься!

И этими словами вор тут же завоевывает симпатии зрителя. Советский зритель, который и сам не прочь урвать, что похуже лежит, понимает социально близкого, он тоже не склонен разбазаривать казенные земли! За державу он держится крепко. Какие-то два камня, торчащие из моря, ему дороже, чем соседское добро, которое по случаю и прихватить не грех. Да и самому соседу красного петуха подпустить можно, если чересчур разживется. А вот если государство чересчур разживется, это ничего… Притом сосед ничего плохого тебе не сделал, а государство всю дорогу притесняло, унижало, убивало… И все равно — государство превыше человека!

Вот что по поводу этого феномена пишет историк Ричард Пайпс, который тоже его отметил: «Когда какая-то территория аннексировалась Москвой, была она или нет частью Киевского государства и к какой бы нации или религии ни принадлежало ее коренное население, она немедленно присоединялась к «вотчине» правящего дома, и все последующие монархи относились к ней как к некоему священному неделимому фонду, отдавать который не полагалось ни при каких обстоятельствах. Цепкость, с которой российские правители вне зависимости от их текущей идеологии держались за каждый квадратный сантиметр земли, когда-либо принадлежавший одному из них, коренится в вотчинной психологии. Это территориальное выражение того же принципа, исходя из которого российские правители ни под каким видом не уступали своим подданным ни йоты политической власти».

«Вне зависимости от идеологии…» Самым последним полновластным монархом империи был Сталин, несмотря на нетрадиционную для царей риторику. И самым концентрированным. Он относился к народу как к грязи, и весьма трепетно собирал все, что когда-либо принадлежало трону. Вооруженный совершенно иной идеологией, Сталин тем не менее по каким-то загадочным причинам продолжал ту же имперскую политику, которую до него столетиями вели цари. Он словно оказался во власти имперской волны, которая подхватила его и понесла.

Но самое любопытное, что вотчинная психология проникла и в головы простых людей, которые всегда, в том числе и при Сталине, считали себя больше подданными, чем гражданами. Они принадлежали вотчине. И государство относилось к ним как к имуществу, которое не наделялось свободой воли. Совершенно серьезно СССР требовал выдать сбежавших в свободный мир своих холопов, полагая их «принадлежащими» государству. А не самим себе.

В чем причина этого феномена? В перевернутости всех отношений в стране с ног на голову. Из частной собственности вытекает власть — таков Запад. Такова цивилизация. Из власти вытекает собственность — такова Азия. Такова дичь.

Неразличение властью власти политической (то есть власти над людьми) и власти экономической (над вещами) — это деспотия. То есть обычное русское состояние — в «градациях серого»: деспотии у нас то чуть больше, то чуть меньше. То набирают силы естественные, приносимые теплым Гольфстримом цивилизационные тенденции свободы, ломающие русские льды, то происходит откат на прежние позиции. Систему колбасит, как фыркающий двигатель, который никак не может запуститься. Казалось бы, вот он зачихал, сейчас схватится, затарахтит, начнет работать, как положено. Но нет! Вновь провал, и водитель снова надсадно пилит его стартером. Холодно…

Чтобы существовала цивилизация, необходима святость частной собственности, то есть примат личности над государством, которое есть лишь обслуга для защиты собственности. Чтобы процветали дикость, беззаконие и жизнь «по понятиям», в головах народа должна быть общинная, коллективистская психология. Которая автоматически приводит к самодержавию, к тому, что интересы общества начинает в пределе определять один человек. Или крайне узкая группка людей возле формального трона.

А это, в свою очередь, приводит к экономическим перекосам, стагнации, монополизации, неэффективности системы в целом, тотальному ущемлению прав людей, невзирая на лица… В 1712 году царь Петр по принуждению переселил тысячу дворян и тысячу купцов в промозглый, никому не нужный Санкт-Петербург. Почему тысячу? А число круглое! Не хотели ехать. Но их, как холопов, взяли и переселили, не спрашивая… Мы помним, как в 1480 году Иван III захватил Новгород, задушив тамошние ростки свободы. После серии казней из города стали вывозить самые именитые семьи — элиту. Просто брали и насильно переселяли, как Сталин впоследствии переселял народы, не спрашивая ничьего согласия. Их имения, дома, земли были конфискованы царем просто по произволу. Никого не волновало, что это — чужое. У нас в стране «чужого» нет — все принадлежит народу, то есть государству, то есть царю, его олицетворяющему. Царь перемещает виднейших бояр, как холопов на личном дворе. Сегодня ты знаменитый нарком, а завтра — машешь кайлом на Беломорканале. Сегодня ты боярин — богатый и полагающий, что «поймал бога за бороду». А завтра Басманный суд приговаривает тебя к 14 годам, и все твое имущество волшебным образом переходит к короне.

Народ наш готов терпеть любой гнет государства, с удовольствием причмокивая, но не готов терпеть «гнет» собственников, капиталистов, который несравнимо, в сотни раз легче. Почему? Потому что люди здесь считают себя холопами державы. И не считают себя свободными гражданами.

Страна работает в режиме оккупации собственной властью. И чем крепче властная вертикаль, тем в большей степени. Это общество, порабощенное государством, которое скинуло внешнее иго (татар ли, немцев ли) и само стало игом…

Свобода русского торгового севера душится московским деспотизмом. Допетровская оттепель с прогрессивноэкономическими тенденциями сменяется петровской оккупацией, централизацией и убийством экономики. Капиталистический взлет позднего царизма сменяется сталинским крепостничеством, предельной централизацией, полицейщиной и — в итоге — разрушением экономики, приведшим к распаду страны.

Мы помним: строившие Московское царство князья кроили будущую империю по образцу имения или удела. Княжий холоп не имел права отлучаться без спросу. Так почему этим правом должен был обладать княжеский подданный? Отсюда тенденция закрепощения людей по всему завоевываемому пространству. И положение, боярина ничем не отличалось от положения крестьянина — просто у них работа разная. А так — и тот, и другой лично несвободны. Они служат. И служение их велико и пафосно.