Он и сам не понимал, почему его тянет сюда, на заброшенный причал, примыкающий к кладбищу. Тоскливо тут было, уныло, и мысли всякие невеселые лезли в голову. Но когда выпадало время, Пэттисон все равно сворачивал сюда и тихо бродил в одиночестве по опустевшей набережной или садился на кнехт и смотрел на реку.

После рождественских праздников наступила оттепель, от воды поднимался туман и клочьями наползал сквозь металлическую изгородь на могильные плиты, плохо различимые отсюда, и где-то там, в глубине кладбища, собирался, настаивался, густел и стоял сплошной белой стеной. В ясные дни кладбище просматривалось насквозь, по ту сторону виднелись серые громады многоэтажных домов, но сейчас они даже не угадывались за молочной пеленой тумана. «Молочные реки и кисельные берега», — вдруг подумал Пэттисон, и почему-то защемило в груди. В последние дни он много читал о России, и не только то, что могло пригодиться для будущей книги. На рождество он принес домой русские сказки, и они с Джозиной попеременно читали их вслух.

Он снова повернулся к реке. У берега образовался лед, темный и рыхлый, а посредине сквозь клубы тумана видна была вода, темная, тяжелая, текущая словно бы с натугой. Иногда переливчато вспыхивало радужное пятно, но река от этого не становилась веселей. Пахло прачечной.

Еще прошлым летом здесь швартовались сухогрузы, сновали автокары, стальные стрелы кранов зависали над открытыми трюмами и поднимали наверх контейнеры, ящики и тюки, укладывали их на площадке. Лязг железа, голоса докеров, теплоходные гудки, рокот автомобильных моторов — все это сливалось в сплошной неумолчный шум, который не затихал ни днем, ни ночью. Перевалочная казалась процветающей, но кризис единым махом прихлопнул и это дело. Разорившийся владелец застрелился у себя в кабинете. Портовое оборудование демонтировали и вывезли, складские помещения опустели, зияли темными зарешеченными окнами с разбитыми стеклами. Стало здесь тихо, как на кладбище. Ходил слушок, будто именно соседство с кладбищем и послужило причиной краха фирмы: кому-то из сильных мира сего: не понравилось, что хоронить уважаемых людей приходится под грохот и лязг лебедок. Пэттисон спросил об этом Брета Брайнера, но тот смолчал, только пожал плечами. Да и какой ему резон распространяться на эту тему? Сам же говорит: работа не теплая, но не хуже других, и кой-какой доход приносит. Зачем же рисковать?

С Брайнером они познакомились осенью, когда Фрэнк Пэттисон случайно забрел сюда, почувствовал вдруг непонятную притягательную силу этого места и стал приходить, чтобы побыть одному среди тишины и запустения. Видимо, Брет заприметил его и пришел узнать, что нужно здесь незнакомцу. Он пролез сквозь ограду (был там у него отогнутый прут), подошел без стеснения и сказал, приложив пальцы к шляпе:

— Привет. Из полиции?

— Нет, — ответил Фрэнк.

— Я так и подумал, — кивнул тот и пошел рядом. — Частный детектив.

— Тоже нет, — улыбнулся Фрэнк.

— Чего же тогда?

— А так — гуляю, и все.

— Понятно. Бывает, приходят гулять и на кладбище. Кому где нравится.

Был он высок, худощав, чуть сутуловат, но широк в кости, с крепкими руками. Глаза смотрели спокойно, без особого интереса. На вид ему было лет под пятьдесят, но могло быть и больше, потому что люди, работающие ка свежем воздухе, часто выглядят моложе. Но о том, где он работает, Фрэнк узнал чуть позже, а сразу по привычке попытался угадать его профессию и ошибся — решил, что каменщик или докер. Комбинезон у него был такой, как у докеров.

— А вы что здесь? Тоже гуляете?

— Я? — переспросил тот и тихо засмеялся. — Нет, я здесь работаю, — и кивнул в сторону кладбища. — Брайнер. Брет Брайнер, бригадир могильщиков.

И сказав это, быстро посмотрел на собеседника: как тот воспринял новость.

Пэттисон развеселился и тоже тронул пальцами поля шляпы:

— Очень приятно. Как утверждал датский принц Гамлет, нет более старинных дворян, чем садовники, копатели канав и могильщики. Меня зовут Фрэнк Пэттисон. Литератор. Надеюсь, когда я умру, вы приготовите мне уютную могилу.

— Это как водится, — серьезно ответил Брет. — Плохих могил не делаем, а уж для знакомого постараемся более, если клиент знаком с особами королевской крови. Вы в самом деле встречались с этим принцем?

Фрэнк захохотал и даже захлопал в ладоши от удовольствия:

— А как же! По воскресеньям играем с ним в крокет. У Гамлета, знаете, чертовски верный глаз и твердая рука.

Брет вздохнул и угрюмо замолчал.

Потом он стал выходить через свой лаз, если был свободен, и с полчаса прогуливался вместе с Фрэнком, чаще всего молча, просто отдыхал.

Когда Пэттисон признался ему, что собирается в Африку, Брет не выразил ни удивления, ни любопытства, сказал только:

— Значит, на родину.

Эти слова обидели Фрэнка. Ему вообще не нравилось, когда напоминали, что он негр.

— Я родился в Штатах, — ответил он раздраженно.

— И отец мой родился в Штатах, и дед…

— Ладно, чего там, — примирительно отозвался Брет. — Я другое имел ввиду. А потом — какая разница, кто где родился. Гораздо важнее, где тебя похоронят. Если на хорошем кладбище — это одно, а если на каких-нибудь задворках — совсем другое. Кладбище ставит последнюю точку. Кто что заслужил.

С тех пор они не виделись. Уже с час бродил Пэттисон по обледенелому причалу, порядком продрог, а Брайнер так и не вышел. Вообще-то он совсем не был нужен, но какая-то обида появилась: могильщик и тот относился к нему свысока только потому, что белый. Для такого утверждения не было никаких оснований, Фрэнк это понимал, но обида не проходила.

Он уже повернулся к выходу, когда его окликнул знакомый хрипловатый голос:

— Хэлло, маэстро! С приездом!

Брет словно выплывал из тумана. Что-то новое появилось в его облике, хотя одет он был как всегда — в теплый комбинезон и широкополую шляпу.