— Знаем! Мы смотрим! — вместе с Вовкой крикнули ребята и с грохотом погнали шайбу к воротам, обозначенным сложенными куртками.

Он поднялся на второй этаж, позвонил. Если уж Казаков не вышел к подъезду, то дверь-то уж сам откроет.

Щелкнул замок, дверь распахнулась, и в проеме, держась за дверную ручку, возникла Мая. Она улыбнулась ему приветливо и еще шире распахнула дверь, сказав певуче:

— Заходите, Сапар Якубович. Добро пожаловать.

— Здравствуйте, — смутившись, не поднимая глаз, словно разглядывая, куда ступить, проговорил он и сам услышал, как хрипло и невнятно прозвучал его голос. — Извините…

Рядом со статной, красивой Маей он почувствовал себя совсем стариком, сутулым и неловким, и уже корил себя за то, что пришел. Плащ, как назло, не снимался, подвернулось что-то. На счастье Ата вышел из комнаты, помог ему раздеться, стал ругать архитекторов, которые проектируют такие узкие, неудобные коридоры, что и гостя принять как следует нельзя. Якубов кивал головой, поддакивал, но раздражение все росло. А тут еще тетушка Биби появилась — глаза ее так и лучились радостью. Молитвенно сложив на груди руки и кланяясь ему, она заговорила со слезами в голосе:

— Мы так рады, так рады видеть тебя, Сапар-джан. Совсем нас забыл.

— Я и у себя дома редко бываю, — буркнул Якубов, но, глянув на тетушку Биби и увидев, как постарела она, словно усохла, чуть смягчился. — Крутишься, вертишься. Где уж в гости ходить?

— Да я не в укор, — всплеснула руками тетушка Биби, — к слову только. Да что же мы в дверях встали? Проходи, проходи, Сапар-джан. Дай хоть на свету посмотреть на тебя…

Все вчетвером вошли они в комнату, которая служила гостиной и была обставлена по-современному: высокая стенка с безделушками и посудой за стеклом, диван, журнальный низкий столик, глубокие кресла, торшер. Мельком оглянув все это, Якубов с неприязнью подумал, что туркменские обычаи здесь, наверное, совсем забыли и на ковер, которым застлан линолеумный пол, не садятся, сачак не расстилают, а едят и пьют за этим неудобным столиком.

Он сердито крякнул, опускаясь в кресло.

Казаков сидел напротив в таком же кресле, Мая ушла на кухню, а тетушка Биби встала у косяка, прислонившись плечом, и все глядела на гостя любовным и вместе с тем жалостливым взглядом. Она в толк не могла взять, почему Сапар не навещает их, как бывало, чем могли они его обидеть и отвадить от дома. Она так и спросила его без обиняков:

— Почему же ты обижаешь нас, Сапар-джан, почему не заходишь? Разве наш дом не был для тебя родным? Разве что-нибудь изменилось? Ты прямо скажи. Может, кто сказал тебе дурное слово, люди всякие есть, иные навредят и радуются на чужое несчастье…

— Ну что вы, тетушка Биби, — Якубов посмотрел ей прямо в глаза и улыбнулся приветливо. — Мне если что и скажут про вас, разве я поверю? Просто замотался. Годы идут и сил не прибавляют, а работы меньше не становится. Вот и… Домой приедешь, разденешься, подушку под бок — и все, пусть хоть пожар, сил нет подняться. Поешь, телевизор посмотришь и уснешь до утра. И хоть бы сон был как сон, а то опять работа снится, все споришь с кем-то, доказываешь… Такие вот наши дела. Ата молодой, он этого еще не знает, и слава богу, что не знает.

Он и на Казакова посмотрел спокойно, внимательно вгляделся в его лицо, и когда тот смущенно опустил глаза, остался довольным. Нет, Ата его врагом не станет, рука у него не поднимется на Сапара Якубовича, которому стольким обязана казаковская семья.

— Как дома, Сапар-джан? — допытывалась тетушка Биби. — Как Марал? Как дети? Как внуки? Все ли благополучно?

— Все живы-здоровы, — кивнул ей Якубов. — Дети и внуки растут, а мы стареем.

Последнее он нарочно громко сказал, потому что послышались шаги Маи. Втайне он надеялся, что Мая скажет ему, как заведено: что вы, разве про вас можно такое говорить — стареем? — улыбнется ему… Но сказала это Биби и руками на него замахала: тоже старик, и не стыдно? А Мая вкатила столик на колесиках, уставленный угощениями, и словно бы не слышала его слов, даже не посмотрела на него, все ее внимание на этом столике было сосредоточено. Она стала переставлять угощение на журнальный столик, Ата взял у нее бутылку коньяка и стал откупоривать.

— Армянский, — пояснил он.

— Нет, нет, — запротестовал Якубов, — только зеленый чай.

— По рюмочке? — без особой настойчивости спросил Ата. — Для расширения сосудов.

— Я только чай, — твердо ответил гость. — В нашем возрасте приходится уже и о здоровье заботиться.

Мая опять не возразила ему насчет возраста, и он нахмурился, завозился в кресле.

— Ну что ж, — согласился Ата, — пьянству — бой. Чай заварен, Маечка?

— А как же? Сейчас будет и чай. А это? — она посмотрела на гостя. — Может, оставить?

— Нет, нет — ворчливо сказал Якубов. — И вообще не надо ничего, я на минутку только, хотел на тетушку Биби взглянуть, как она тут…

— Ай, я — что, все мои заботы о внуке.

— Видел я его. В хоккей гоняет. Совсем большой.

— В будущем году в школу пойдет, — сказал Ата, водружая на опустевший столик так и не откупоренную бутылку. — Увози это зелье, не искушай. А то начнешь с рюмки, а потом, как Ходжа Насреддин, пойдешь по городу нагишом.

Жена тихо засмеялась и покатила столик на кухню. А Казаков спросил: