— Кончай, люди спят, — проворчал он и только тут увидел, в каком состоянии брат. — Хорош…

А Сева упорно и зло молчал. Губы были плотно сжаты, и желваки вздулись на скулах. Сидя на кровати, он стащил с себя брюки, оставил их на полу и в рубашке опрокинулся на постель, сразу же закрыв глаза и всхрапнув.

— Ну и прет от тебя, братец, — снова проворчал Борис, встал, чтобы выключить свет, однако, посмотрев на Севу и поморщившись недовольно, скрутил в рулон свою постель и понес в общую комнату.

Но диван был занят. В полутьме послышался виноватый голос:

— Ты здесь хотел лечь? А мне нездоровится что-то, вот я…

— Прости, мама, — смущенный, попятился он к двери. — Спи, я и там перебьюсь.

— А ты к отцу иди.

— Ладно, спи, я устроюсь.

В комнату родителей он не пошел, а вернулся к себе. Сева храпел с присвистом, в горле у него булькало, и винным тошнотворным перегаром пахло густо. Борис открыл форточку, свежей прохладой потянуло с улицы. Он вздохнул глубоко, набросил на брата одеяло и, щелкнув выключателем, лег.

«А ведь она от отца ушла, — догадался он, и что-то сжалось в груди. — Вон, значит, в чем дело. Никакая у нее не болезнь, а с отцом нелады. И чего они? Всю жизнь вместе прожили, а тут»…

Они возвратились в гостиницу поздно, уставшие.

— Я приму ванну, — сказала Джозина, когда поднялись к себе в номер. — А, может быть, сначала ты?

— Нет, у меня осталось сил только на то, чтобы раздеться и лечь, — ответил Фрэнк.

Разбирая постель, он слышал, как шумит вода за стеной.

Сегодня была суббота, с утра он поработал в номере, привел в порядок записи, а после обеда они втроем вышли в город без всякой цели, просто побродить по незнакомым улицам.

Они шли по проспекту Свободы. Переводчик Максимов, тоже, видимо, уставший за эти дни от разговоров, помалкивал. Да им, собственно, и не нужны были пояснения: какая в сущности разница, что это за вывеска, что за дом и как называется улица, где на перекрестке их задержал красный свет. Куда интереснее просто идти и смотреть по сторонам, заглядывать во дворы, на детвору, высыпавшую поиграть на нежарком еще солнышке.

— Я давно не бродил без цели, — сказал он Джозине. — А это, оказывается, так приятно. Вот сдам книгу, получу гонорар, и мы будем только тем и заниматься, что бродить по улицам без всякой цели, — пообещал он, и Джозина молча улыбнулась ему.

Возле углового здания на другой стороне они увидели толпу нарядных молодых людей, окруживших парня в черном строгом костюме и девушку в белом подвенечном платье и фате. На обочине стояли автомобили, украшенные коврами и лентами, а на радиаторе головной машины была укреплена большая кукла.

— Свадьба, — догадался Фрэнк и, придерживая одной рукой фотокамеру на груди, потащил жену через улицу. — Пойдем посмотрим.

Жених и невеста были доброй парой — высокие, стройные, с прекрасными смуглыми лицами.

— Спросите у них разрешения — я хочу сфотографировать, — обратился Фрэнк к переводчику.

Тот подошел к молодой чете, стал объяснять. Вокруг них сразу сгрудились любопытные. Белобрысый парень с озорными хмельными глазами первым повернулся к иностранцам, воскликнув:

— Мир! Дружба! Хинди-руси бхай-бхай! — И полез к Фрэнку целоваться.

Его оттеснили. Жених виновато улыбнулся:

— Извините, он немного выпил. Мы рады видеть вас и приглашаем на нашу свадьбу. Меня зовут Данчо Тринков, я из болгарской строительной группы в Туркмении, а моя невеста — туркменка. Гозель Бердыева… то есть, теперь будет Тринкова. Она работает в библиотеке. А вас, товарищ, как звать?

— Господин, — поправил Максимов, — или мистер. Мистер Фрэнк Пэттисон и миссис Джозина Пэттисон.

— Нет, это почему же господин? — снова полез к гостям белобрысый парень. — У нас господ нет.

— Зато у них есть, — сердито напомнил Максимов и демонстративно повернулся к нему спиной.

На парня зашикали, но он все не унимался, все долдонил:

— Если не товарищ, то чего тогда в компанию набивается? А господ мы не признаем. Верно, ребята? Не признаем…

Его отвели в сторону, что-то там втолковывали.

— Ну все равно, — радушно сказал Данчо. — Мы гостям рады. Вот закончится официальная часть, и поедем к нам.