Порозовевшая от солнца, любуясь собой, молодая бабенка накинулась на Майсака:

— Попробовали бы сами зажечь половинками, когда со всех сторон люди подпирают, а свечек тьма!..

Но дед уже не слушал ее — к нему подлетела другая босоногая тараторка:

— Дядька Петрук, там уже новые идут! Говорят, пришли заблудовцы с хоругвями шелковыми, таких у нас еще не было…

— С этими не управились — и на тебе! — всплеснула руками Лиза Цвелах. — Что делать будем, чего стоим? Время-то бежит!

С пятнами на щеках, еще не остыв от недавних бесед на взгорке, подошла Христина, гневно закричала:

— А зачем их пускать сейчас? Какой умник придумал их пускать?! Толкотня будет, как в прошлый раз! Заблудовцев надо часа два подержать на выгоне! Посылай кого-нибудь навстречу, Петрук!

— Ладно, не кипи, как самовар, пойду сам! — Старик все еще поглаживал пегую бороду.

— Не мешкай, а то сейчас припрутся! — не успокаивалась Христина. — А почему кринковской Пиня полотна не забирает, все хоры завалены? Оно ему не нравится?.. И нужно кого-то поставить у корзин, чтобы не сдавали тухлых яиц, а то опять скупщики откажутся их брать!

— Они идут дорогой, а я побегу напрямик, болотцем, и как раз успею. Давидюк, кажется, кончает, зовите Илью, пора ему. Да Фелюсю скажите: пусть берется за било… А холсты Пиня больше не берет — нештандартное, говорит, чистый лен ему, стервецу, подавай! Полотно пусть там полежит, потом придумаем, что с ним сделать. А с яйцами беда! Пусть кладут пока всякие… Вечером надо посадить баб, чтобы разглядывали на свет, а то как ты узнаешь, которое гнилое?! Сейчас зато в ходу сушеные грибы, куры и гуси, шерсть!

Со спичками подошла Химка:

— Петрук, там поставские сектанты железную Библию притащили, а из-под Воложина икону какую-то! Хотят, чтобы мы в церковь взяли! Библия большая, как печная заслонка, да с цветными рисуночками, я ее в храм велела нести, а икону…

— Зачем в храм?! Надо к народу, за ограду вынести, пусть люди посмотрят, порадуются подарку! Э-эх, учишь вас учишь, а вы, холера, как были бабами, так бабами и остались… Толку от вас ни на грош!

Майсак еще ругал своих подчиненных, когда подошли воложинские сектанты. Большую группу мужчин возглавлял босой детина. Грубо вышитая рубаха его из мешковины была подпоясана соломенным перевяслом, густая рыжая борода, тронутая сединой, походила на глыбу окаменевшего меда, к которой пристали концы белых ниток. Босые мужики несли на жердях-носилках изображение трех старцев.

— Прими от нас это, отец Петрук! — почтительно попросил рыжебородый, почему-то отводя глаза.

— А, Семен?! — узнал Майсак. — И ты бороду отпустил? Посмотри, Христина, что это у них.

— Уже смотрела и никак не разберу, гляди сам! — Христина неприязненно поглядывала на бородача.

Икону размером два метра на полтора воложинцы опустили на землю, и ноша заиграла оранжевой и ультрамариновой красками, а стекло засияло солнечными бликами.

— Посредине Христос, а это? — уставился на икону Майсак.

— Святая троица, отец Петрук, — вздохнул рыжий.

— Кто же это может быть?! Постой, постой! Не ты ли, Семен, слева?

— Я, отец…

— А-а, я так и знала, что тут что-то не то! — мстительно заметила Христина, досадуя, что ее провели.

— Значит, приволок нам себя! Та-ак!.. Ну, а третий? — насмешливо спросил Майсак.

— Михаловский Ломник, отец…

— Балагула?..

— …

— Балагула, спрашиваю?

— Нас в Вильно намалевали за двести злотых. Файно сделали, правда? Мы все за стекло боялись: треснет — где возьмешь такое? Ну ничего, донесли! Запылилось только…

— Балагула, спрашиваю, третий?

Но Семен бросился протирать рукавом стекло.

— На Троцкой улице в Вильно сделали… Двадцать дней шли. Потихоньку… Где на полдня остановимся, отдохнем…

Майсак был неумолим; покачав головой, сказал с подковыркой:

— Хоть ты ходишь зимой в Грибовщину босиком, постишься, я знаю, часто, а в святые, браток, тебе и Ломнику рано. Не возьму это, Семен, забирай назад.

Наступило неловкое молчание.

— Зря потратились! — посочувствовала Химка.

— А кто просил их тратиться?!

Как школьник, уличенный в проделке, Семен некоторое время стоял неподвижно. Потом ухмыльнулся, поплевал на стекло и с еще большим усердием стал его протирать.

Остальные воложинцы, босые, запыленные, с котомками на плечах, стояли спокойно и безучастно, точно происходящее их вовсе не касалось. Наконец один из них заметил деревянное ведро с водой, и носильщики стали долго и жадно пить, передавая ведро друг другу.

— Что, так и будем тут торчать?! — рявкнул Майсак на своих баб. — А ну, за работу!