— Ей-богу, правда! Истинный бог! Из хаты выгоняют, Альяшок! — захлюпала женщина с перевязанным глазом. — Слыхано ли, чтобы матери довелось в суд подавать на родных детей, чтобы судиться со своими сыновьями!.. Старший как двинет мне в око! Сюда вот… Звезды посыпались… А потом говорит: «Уходи». Я ему будто бы мешаю! Видали?!

— Такие выгонят, чего от них ждать, если распутство городское переняли! Мы при своих слова дурного сказать не смели, а уж закурить…

Альяш взвинтил себя так, что глаза его горели, а лицо пошло пятнами.

— Настанет, скоро настанет время, о котором сказано в святом писании: «Будет горький плач и скрежет зубов, горы на нас полезут, и камни всех накроют!..»

Наиболее впечатлительные в толпе опять заплакали, и именно этот плач успокоил пророка. Потоптавшись, Альяш хотел сказать еще что-то, но махнул рукой:

— Ат, чего мы здесь торчим? Пойдем лучше в церковь, помолимся!

Предложение Альяша было воспринято как милостыня. Паломники, очарованные простотой и мудростью пророка, благодарно загудели, поднялись с онемевших колен и почтительно расступились перед ним.

Сквозь тесный людской коридор Альяш направился к дубовым дверям, по обе стороны которых два служителя с сумрачными лицами держали длинные, до самой земли, развернутые свитки со славянской вязью. Над дверью большущими буквами оповещалось народу:

Кто-то подал пример, и обезумевшие бабы ринулись к пророку, стали целовать ему ноги. Альяш еще был без дюжих телохранителей.

Еще не заласканный, не привыкший к такому поклонению, пророк с силой вырывался из чьих-то цепких рук, прыгал, как на раскаленной сковороде, когда чувствовал под ногами что-то живое и мягкое, нечаянно попадая сапогом в лицо.

— Пусти, пусти, дура, что ты вздумала?! — злобно шипел он, вырываясь из рук настырной старухи, вцепившейся мертвой хваткой в его ногу. Поднялся на несколько ступенек, перевел дух и настороженно огляделся.

Никакой обиды! Ни у кого! Наоборот, счастливые улыбки у тех, кому попало сапогом в зубы, по голове. У девушки, стоящей впереди, была рассечена щека, кровь стекала на белую кофточку и расплывалась алым цветом. Девушка даже не замечала этого, лицо ее светилось одухотворенностью, горели счастьем ясные глаза.

— Будешь знать в другой раз! — сердито сказал пророк, обращаясь к пострадавшей. — Выдумали тоже! Икону целуйте!.. Я такой же человек, как все!

Он вытащил из-за голенища массивный ключ, со старческой неуклюжестью отомкнул пудовый замок, до отказа распахнул тяжелые створки и пошел в церковку.

Сквозь оконце в куполе сочился тусклый свет, и там звонко верещали, чего-то не поделив, воробьи. С распятья свисало обвитое гирляндой из дерезы и барвинковыми венками тело Христа. Мерцали подсвечники, в которые были вставлены разрисованные золотыми спиральками массивные свечи по двадцать пять злотых за штуку. Под иконами, обложенными рушниками, теплились оранжевые огоньки лампадок, от которых рдело серебро окладов и бесчисленные петушки на рушниках. Свежевымытый пол бабы устлали для запаху аиром и ситовником.

Ощутив под ногами плохо раскиданную охапку зеленой массы, Альяш хотел разбросать ее ногой, шаркнул сапогом по полу раз-другой — а, пустое занятие! Потопал к алтарю, опустился на одно колено и зашептал молитву.

На душе было муторно.

Базылевы шпильки не выходили из головы, взгляды односельчан из подворий преследовали и здесь. Боятся, уважают, а небось не забыли грибовщинцы, как, всю жизнь воюя с ним из-за церкви, подорвалась на работе жена. Сын ему этого не простил, добровольно ушел на войну и погиб на австрийском фронте. Обе замужние дочери не хотят с ним знаться. Поистине, хочешь лечить других — не показывай свои раны!

А уже вошли самозваные помощники, разбрелись по церкви зажигать свечи. Стало светлее.

На подставках перед образами и распятьем теперь можно было увидеть букеты в стеклянных банках и горшках, обвязанные лентами, шнурками, травяными жгутиками или завернутые в плотную бумагу, в которой иная женщина приносила из магазина мыло. В промежутках между иконами белели вырезанные из папиросной бумаги снежинки, густо усыпанные миртом, а над царскими вратами загорелись золотые буквы:

— Куда вы, здоровые?! — наводила Христина порядок на ступеньках. — Дайте им пройти!

Паломники послушно отпрянули, и в церковь, ритмично поскрипывая протезом, прохромал инвалид.

На широкой доске с роликами подкатился обрубок человека. Он, как веслами от воды, оттолкнулся ладонями от земли, легко перенес себя вместе с нехитрой тележкой через порог, и ролики загремели по церковному полу.

Прошла высокая худая девушка с бледно-синим, как утиное яйцо, лицом и лихорадочным взглядом.